Натиг Расулзаде - Слияние
— Уйди с глаз моих, — тихо, но твердо сказала она немного охрипшим голосом. — Видеть тебя не хочу!
Он, как капризный ребенок, у которого отнимают игрушку, вдруг рухнул перед ней на колени.
— Ну, прости меня, прости, я больше не буду…
Она не ожидала от него подобной выходки, сначала даже приняла за издевательство с его стороны, внимательно посмотрела ему в лицо и увидела, что в глазах его блестят слезы. Она взяла его под руку, поднялась вместе с ним и вывела его за дверь.
— Не сейчас, — сказала она, выталкивая его на улицу, и заперла за ним дверь парадного.
— А когда? — нетерпеливо спросил он запертую дверь.
Дверь молчала.
Он бесцельно шел по улице, не находя себе места. Сейчас он был в шоке, получил жестокий удар за, как ему казалось, безобидную шутку с Сабиной, хотя он понимал — это была далеко не шутка: пойди она ему навстречу — что было, конечно, мало вероятно — и еще неизвестно, чем бы все кончилось… Но мир его рушился, по миру его прошел ураган. С тех пор, как в его жизни появилась Роза, с тех пор как он влюбился в Нину Семеновну, недосягаемую красавицу учительницу, мир его сузился до этих двух женщин, ничего больше его не интересовало по-настоящему, он жил с одной, мечтал о другой, и это было все равно, что одинаково любить и ту и другую, и эта любовь, раздваивающая его душу и все существо его, заполняла всю его жизнь и ни на что остальное не оставалось места; все остальное, все, что окружало его, проносилось, казалось, по краешку сознания, не уходя глубоко, просачивалось, как песок, улетало как ветер. И теперь его маленькому мирку, к которому он привык и привыкал с каждым днем все больше и больше, грозило разрушение, грозила катастрофа.
И в то же время ему было неловко за свой несвойственный ему театральный жест, когда он упал на колени, вымаливая прощения. В душе было гадко, будто прилюдно совершил постыдный поступок, и в то же время маленький огонек надежды светился там же в душе, как огонек свечки в комнате, где только что отключили яркий свет. «Не сейчас», — сказала она, и это означало, что когда-то, когда-нибудь, может даже — в ближайшем будущем, может даже — очень скоро, потому что он почувствовал по её реакции, по её крику, по её гневу, что она тоже соскучилась по нему, и если б он сумел найти нужные слова, если б только у него было больше опыта, а не одних амбиций, они бы сейчас были вместе, занимались бы любовью в кровати Сабины.
Он постарался отогнать от себя назойливо встающие перед глазами воспоминания недавнего и такого далекого прошлого, когда Роза отдавалась ему, крича от восторга, а он отдавался ей целиком, полностью, так, словно стремясь войти в неё весь, всем своим существом, словно она втягивала, засасывала его, стремясь в свою очередь, вобрать всего его в себя, всего: с ног до головы.
Не доходя до своего дома, Эмин увидел знакомых ребят в парадном подъезде дома, где жил его одноклассник. Один из них, Яшка играл на гитаре, безбожно фальшивя и так же ужасно напевая слабеньким голоском какую-то блатную с глупыми словами песенку:
— Можно обойтись без водки и вина,Но не обойтись без женской ласки.
Блеял Яшка, видимо, получая удовольствие от своего блеяния.
Остальные слушали, поглядывали на редких прохожих, провожали голодными глазами женщин, неумело раздевая их взглядами, курили, негромко переговаривались, беззлобно по привычке переругивались.
«Много ты знаешь, без чего можно обойтись», — подумал про горе-певца Эмин.
Тут, наверное, самое время напомнить, что Эмину исполнилось семнадцать, что прошел год их отношений с Розой, что отношения эти были прекрасны до того дня, пока он сам же не испортил их, напомнить, что у Эмина имелись и товарищи, друзья, одноклассники, с которыми его многое связывало, что эти сверстники в большинстве своем, как многие юноши, старались казаться не теми, кем являлись на самом деле, старались играть чужие роли, казаться крутыми, блатными, старались не упускать ни одного случая подраться, покурить легкую травку, выпить в туалете, убежав с урока, дешевый портвейн «777»; иные делали себе наколки с заезженными текстами, или накалывали на руки имена девочек, в которых были влюблены, о чем через год-два жалели… Но были и другие мальчики, готовившиеся стать математиками, физиками, архитекторами, обожавшие хорошие фильмы и мечтавшие стать артистами, или режиссерами. Эмин был где-то посередине, то есть у него в школе был любимый предмет — история, он, не в пример другим школьникам, даже в энциклопедию заглядывал, изучая по собственной инициативе всемирную историю, и естественно, у него по этому предмету всегда были отличные оценки. Но он старался не выпячивать эту свою слабость, чтобы не выглядеть «умником» среди ребят, которые все еще к десятому классу себя не нашли и которым было абсолютно безразлично, куда поступать в институт: куда полегче, куда смогут их устроить родители — туда и поступят. А их было большинство, подавляющее большинство, и это подавляющее большинство подавляло и охлаждало интерес своих сверстников к знаниям, и надо было быть по-настоящему влюбленным в тот или иной предмет, чтобы противостоять школьным бездельникам. Эмин даже теперь, когда почти не разделял интересов своих сверстников, участвовал почти во всех затеях, уже далеко не безобидных, что для некоторых его товарищей оканчивались приводом в милицию: массовые драки с применением кастетов и цепей с учениками других школ по пустяковым поводам, азартные игры, но держался в стороне от выпивки и анаши, довольно слабого наркотика, почти не дававшего привыкания, если, конечно, не злоупотреблять им, который был очень модным в его городе даже среди школьников-старшеклассников. Здесь уже сказывалось воспитание, хоть и в бедной, неимущей семье вырос, но правила насчет недозволенного в этой семье были жесткие; и Эмин хорошо знал какую отбивную сделает из него отец, если узнает, что младший переступил запретную черту, о чем даже не говорилось никогда вслух, но правила эти оба брата, как ранее, в молодости и отец их, усвоили всей кровью своей, всем существом.
Среди ребят он надеялся немного развеяться, позабыть о неприятном инциденте, что произошел сейчас у него с Розой. Но никак не мог вписаться в их компанию, перенять их настроение, был рассеян.
«Представляю, — подумал он, — как бы все они среагировали, эти сосунки, если б я рассказал о Розе, не поверили бы конечно, подумали бы, что треплюсь, потребовали бы доказательств, интимных, постыдных подробностей, а я бы им — шиш! Выкуси! Я и теперь им — шиш!»
Пообщаться почти не пришлось. Был тут парень, которого Эмин ненавидел (и несколько раз у него с ним бывали небольшие стычки), отпетый хулиган, начинающий бандит и законченный наркоман-анашист, учившийся с ними в школе на два класса старше, но бросивший учебу и неизвестно чем занимавшийся. Говорили: приворовывает, общается с какой-то подозрительной шпаной, задирают незнакомых, нападают как шакалы, всей стаей… Одним словом — поганый был паренек, этот Самир, и уличная кличка у него была поганая — «Буйный», и приёмчики в драке были у него поганые: то вдруг обнаружится в кармане у него игла от шприца, которую он пускал в ход, разрисовывая лицо противника, то нож-финка… Увидев Самира, Эмин решил тут не задерживаться, но тот тоже не испытывал к Эмину нежных чувств, и стал с места в карьер задирать его, задавать оскорбительные вопросы, напрашиваясь на драку. На вопросы Эмин не отвечал, или же отвечал неохотно, невпопад, словом — на этот раз ему было скучно с ними, с этими ребятами, и им было скучно с ним… В последний год каждый раз, попадая в компанию сверстников, он ощущал свое незаметное и непонятное для них превосходство, и было это превосходство ему не в радость, оно отдаляло его от товарищей. Они же, как и всякая толпа, как всякая группа единомышленников, не прощали непохожести на себя. И промаявшись минут десять, все это время косо поглядывая на «Буйного», Эмин уже хотел уйти, но Самир стал уже навязчиво напрашиваться на драку. Удалось. Вроде бы шутя, вроде бы играючи, но постепенно удары Самира, от которых Эмин неохотно отмахивался, перешли в настоящую драку, так что остальным, некоторое время пребывавшим в роли зрителей, пришлось переключиться на роль судей и разнимать их. «Буйный» без передышки грязно ругался. Эмин съездил ему по скуле, но тут же получил в глаз и, отталкиваемый ребятами, вытесненный из парадного, ушел с синяком под глазом. Эмин зашел во двор Яшкиного дома, умылся под краном, намочил платок и, прикладывая его к синяку под глазом, направился к школе.
