Теодор Рошак - Воспоминания Элизабет Франкенштейн
И Виктор разыгрывал перед моим изумленным взором драму на кладбище, валясь на пол кареты, корчась и хрипя—к большому удовольствию барона. Леди Каролина, со своей стороны, нашла выходки Виктора совершенно неподобающими и выразила крайнее неодобрение, опасаясь, что я или Эрнест можем испугаться.
— Будь терпеливей, дорогая! — упрекнул ее барон. — Девочка учится. Так она никогда не забудет ни слова из этих удивительных историй. Продолжай, Виктор! Изображай! Оживляй! Изумляй ребенка! — И он разражался неудержимым хохотом, от которого колыхался его огромный живот. — Ей-богу, к тому времени, как мы приедем домой, она будет знать французский лучше, чем сам король Людовик — поскольку, судя по речам этого шута, он не может удержать в своей тупой башке больше сорока слов.
Таков был мой новый отец; столь заботливого родителя я только могла пожелать себе. Ни разу я не замечала в нем малейшей холодности ко мне как к члену его семьи; видно, для него было достаточно того, что леди Каролина, в сущности, решила купить ему дочь, даже не посоветовавшись с ним. Единственной его заботой было счастье жены; и если для этого требовалось принять в свое семейство немытого найденыша, он не возражал. Для меня также было поучительным то, какое бесконечное удовольствие получали мои новые родители, беседуя друг с другом, ибо во все время путешествия они разговаривали на всяческие ученые темы. Мое знание французского было еще недостаточным, чтобы понимать все, о чем они говорили; но, беседуй они на любом известном мне языке, вещи, которые они обсуждали, остались бы непостижимы для моего детского разума. Ибо казалось, они обнимают умом целый мир, свободно разговаривая о событиях, совершающихся в далеких странах, и о людях, само существование которых было мне неведомо. Моя новая семья обреталась в иных, высоких сферах, дыша воздухом свежим и бодрящим, как над этими горными вершинами. Они говорили о войнах и коммерции, о религии, о литературе, философии и изобретениях. Но больше всего о Природе — не только о грандиозных горных панорамах, расстилавшихся вокруг нас, но о звездах и планетах, пребывающих в далеких космических пределах. Скоро я сообразила, что небесные тела тоже являются частью мира, в который я вступала, ибо были для барона предметом углубленного изучения. Мне дали понять, что в обозе, следовавшем за нами, кроме повозок с книгами, приобретенными бароном в городах Италии, есть еще повозка, везущая некий прибор, называющийся «телескоп», который поможет мне увидеть самые далекие звезды так, словно они находятся непосредственно за окном. Все это ожидало меня по окончании нашего путешествия: новый дом, новая страна, новая вселенная.
За время пути я привыкла всякий раз, как начинали слипаться глаза, класть голову Виктору на колени, и он нежно и успокаивающе поглаживал меня по волосам, пока я погружалась в сон, и читал нараспев шуточные стишки, слова которых на новом моем языке связались с детскими впечатлениями и помнятся мне до сих пор. Из тех строчек особенно запечатлелись в моей памяти те, что мы превратили в постоянную игру. Укрывая нас с головой одеялом, Виктор шептал, склоняясь надо мной:
Пчелка жалит в алую щечку,Блошка за ушком кусает — беда!Вредный комарик впивается в шею,А я поцелую тебя… сюда!
В конце каждой строчки он целовал меня в названное место, а в завершение стишка, после долгой, дразнящей паузы громко чмокал в губы, отчего я хихикала в его объятиях. К концу путешествия мы настолько сдружились, будто всю жизнь были братом и сестрой.
Бельрив
— Нынешней ночью, дорогая, ты будешь спать на костях варварских королей, — объявил барон, когда после многодневного путешествия в тряской карете мы свернули наконец на извилистую дорогу, ведущую к воротам дома Франкенштейнов.
— Неужто на костях? — спросила я и посмотрела на Виктора и баронессу в ожидании, что они разъяснят странные слова барона.
— Да, это так. Потому что Бельрив — замок очень древний, и даже древнее, чем древний. Его заложил, возможно, сам Карл Великий. Больше того, под его фундаментом мы обнаружили черепа гельветских вождей, которые скалились нам из праха. Средневековье, дитя мое, Средневековье. Все то былое безрассудство, невежество и дикая свирепость нашли упокоение в земле, обратились в тлен.
Впереди показались раскинувшиеся в альпийских долинах многочисленные замки; одни из них представляли собой древние величественные крепости, от других остались лишь груды развалин. Какой из них окажется моим новым домом? Я гадала, охваченная нетерпением, пока карета, скрипя и трясясь, катила по каменистой дороге. И вот перед нами открылось наконец Женевское озеро, кристально-прозрачное и безмятежное. Но Бельрив словно прятался от меня до последнего момента, невидимый с дороги. Все время, пока мы поднимались по крутым склонам, окружавшим озеро, я не видела никакого признака замка: темная чаша древних дубов и высоких лиственниц скрывала его от взора. Даже когда мы въехали на аллею, ведущую к воротам, ветви деревьев, низко склонявшиеся над дорогой, заслоняли его. Неожиданно аллея кончилась, и мы оказались в залитом солнцем саду, где коротко подстриженные кусты стояли на ярком бархате лужайки, как строй солдат, замерший по стойке «смирно», — и я впервые увидела Бельрив.
Не столь огромный, как некоторые замки, встретившиеся нам на пути, он все же поражал своим видом. Его протяженный, сверкавший на солнце фасад из шлифованного гранита, по которому тянулись вверх шпалеры вьющихся роз, был высотой в четыре этажа; по обеим сторонам фасада поднимались стройные башни, чьи узкие трубы и увенчанные флагами шпили взмывали еще на целый этаж. От всего облика замка веяло таким царственным величием, что я бы не удивилась, если бы прибывавшему полагалось приветствовать его почтительным поклоном.
Когда мы подъехали ближе, барон с гордостью объявил мне, что изящное крыло замка, которым я любовалась, пристроено к Бельриву его семьей; он и его отец придали «мирный облик» этому древнему, похожему на военную крепость строению, на зубчатых стенах которого до сих пор стояли ржавые пушки. И впрямь, более новая часть дома совсем не походила на замок, скорей напоминая помещичий особняк, уютный, хотя и чересчур огромный, на мой неразвитый вкус; мне в жизни не доводилось видеть ничего столь громадного, разве только церкви, призванные вмещать толпы людей. Только когда карета доставила нас на главный двор, я поняла истинные размеры Бельрива и его причудливую неповторимость. Ибо более новая часть дома соединялась с двумя крыльями намного более старой постройки и резко отличавшимися внешне.
