Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
– Вы знаете, что я решила отдать вам через год свою руку, если убедите меня, что вы тот, кого я ищу, – ответила Ванда очень серьезно. – Но я думаю, что вы будете мне благодарны, если я осуществлю вашу фантазию. Ну… что же вы предпочитаете?
– Я думаю, что в вашей натуре таится все, что рисуется моему воображению.
– Вы ошибаетесь.
– Я думаю, – продолжал я, что вам должно доставлять удовольствие держать мужчину всецело в своих руках, мучить его…
– Нет, нет! – горячо воскликнула она. – А может быть… – раздумчиво сказала она после паузы. – Я перестала понимать себя самое, но в одном я должна вам сознаться. Вы развратили мою фантазию, разожгли мне кровь – мне начинает нравиться все то, что вы говорили. Меня увлекает восторг, с которым вы говорите о Помпадур и о множестве других женщин, эгоистичных, легкомысленных и жестоких…
Все это запало мне в душу и побуждает меня уподобиться этим женщинам, которые, при своей порочности, были всю свою жизнь рабски боготворимы и даже после своей смерти сохранили волшебное обаяние.
Вы кончите тем, что сделаете и из меня миниатюрного деспота. Помпадур для домашнего употребления…
– Так что же! – возбужденно воскликнул я. – Если эти свойства заложены в вашей душе, – дайте волю своему влечению! Только не наполовину! Если вы не можете быть доброй, верной женой – будьте дьяволом!
Я был взволнован до истомы, до изнеможения. Близость прекрасной женщины зажигала во мне кровь – я сам не знал, что говорил, помню только, что я целовал ее ноги и потом поднял се ногу и поставил на свой затылок.
Но она быстро отдернула ее и поднялась почти гневно.
– Если вы меня любите, Северин, – быстро заговорила она, и голос ее звучал резко и повелительно, – то никогда больше не говорите об этих вещах. Понимаете, никогда! Кончится тем, что я стану в самом деле… – она улыбнулась и снова села.
– Я говорю совершенно серьезно! – воскликнул я в полузабытьи. – Я так боготворю вас, что готов переносить от вас все, только бы иметь право оставаться всю жизнь вблизи вас.
– Северин… еще раз предостерегаю вас…
– Вы напрасно меня предостерегаете. Делайте со мной что хотите, – только не отталкивайте меня совсем от себя!
– Северин, – сказала тем же тоном Ванда, – я молода и легкомысленна – вы серьезно рискуете, отдаваясь до такой степени в мою власть. В конце концов, вы можете… вы можете в самом деле сделаться моей игрушкой. Кто поручится вам тогда, что я не злоупотреблю вашим безумием?
– Ваше благородное сердце.
– Власть портит, я могу стать заносчивой…
– И будь заносчивой, – воскликнул я, – топчи меня ногами…
Ванда обвила рукой мою шею, заглянула мне в глаза и покачала головой.
– Боюсь, я этого не сумею, но я попытаюсь… ради тебя! Потому что я люблю тебя, Северин, – так люблю, как еще никогда никого не любила!
* * *Сегодня она вдруг надела шляпу и шаль и предложила мне пойти с ней в магазин. Там она велела подать ей хлыст – из длинного ремня на короткой ручке, такой, какие употребляются для собак.
– Эти подойдут вам, вероятно, – сказал продавец.
– Нет, эти слишком малы, – ответила Ванда, искоса оглянувшись на меня. – Мне нужен большой…
– Вероятно, для бульдога? – догадался торговец.
– Да, – в таком роде, какие употребляются в России для непокорных рабов.
Она порылась и нашла наконец хлыст, при виде которого меня проняло жуткое чувство.
– Теперь прощайте, Северин, – сказала она при выходе из магазина, – мне еще нужно сделать кой-какие покупки, при которых вам не следует сопровождать меня.
Я простился и пошел прогуляться, а возвращаясь, увидел Ванду. Она выходила из лавки скорняка и знаком подозвала меня.
– Подумайте еще раз, – заговорила она с довольным видом. – Я никогда не скрывала от вас, что меня увлек в вас преимущественно ваш серьезный, мыслящий ум. Понятно, что теперь меня радостно волнует мысль – видеть этого серьезного человека у своих ног, так беззаветно отдавшегося мне, так восторженно… Но долго ли это так будет? Женщина может любить мужчину, раба же она унижает и в конце концов отшвыривает его от себя ногой.
– Так отшвырни меня ногой, когда я надоем тебе! Я хочу быть твоим рабом…
– Я чувствую, что во мне дремлют опасные наклонности, – заговорила после паузы Ванда, когда мы прошли вместе несколько шагов, – а ты их пробуждаешь, и не в свою пользу, ты это должен же понять! Ты так увлекательно рисуешь жажду наслаждений – жестокость, высокомерную властность…
Что ты скажешь, если я поддамся искушению и на тебе первом испробую силу, – как тиран Дионисий, приказавший изжарить в новоизобретенном железном быке его изобретателя, чтобы на нем первом убедиться, действительно ли его крики и предсмертное хрипенье звучат, как рев быка…
Что, если я окажусь женщиной-Дионисием?
– О, будь Дионисием! – воскликнул я. – Тогда осуществится моя греза. Доброй или злой – тебе я принадлежу весь, выбирай сама. Меня влечет рок, который я ношу в своей груди, – влечет властно, демонически…
* * *«Любимый мой!
Я не хочу видеть тебя ни сегодня, ни завтра. Приходи только послезавтра вечером и – рабом моим .
Твоя повелительница
Ванда ».
Рабом моим было подчеркнуто.
Я получил записку рано утром, прочел, перечитал ее снова, затем велел оседлать себе осла – самое подходящее верховое животное для ученого – и поехал в горы, чтобы заглушить там среди величавой природы Карпат мою страсть, мое томление…
* * *И вот я вернулся – усталый, истомленный голодом и жаждой и прежде всего влюбленный.
Я быстро переодеваюсь и через несколько секунд стучусь у ее двери.
– Войдите!
Я вхожу. Она стоит среди комнаты в белом атласном платье, струящемся, как потоки света, вдоль ее тела, и в кацавейке из пурпурного атласа с роскошной, великолепной горностаевой опушкой, с бриллиантовой диадемой на осыпанных пудрой, словно снегом, волосах, со скрещенными на груди руками, со сдвинутыми бровями.
– Ванда!
Я бросился к ней, хочу охватить ее руками, поцелован, ее… Она отступает на шаг и окидывает меня взглядом с головь до ног.
– Раб!
– Повелительница моя! – Я опускаюсь на колени и целую подол ее платья.
– Вот так!
– О, как ты прекрасна!
– Я нравлюсь тебе? – Она подходит к зеркалу и оглядывает себя с горделивым удовольствием.
– Ты сведешь меня с ума!
Она презрительно выпятила нижнюю губу и насмешливо взглянула на меня из-за полуопущенных век.
– Подай мне хлыст.
Я оглянулся вокруг, намереваясь встать за ним.
– Нет! Оставайся на коленях! – воскликнула она, подошла к камину, взяла с карниза хлыст и хлестнула им по воздуху, глядя с улыбкой на меня, потом начала медленно засучивать рукава кацавейки.
