Елена Прокофьева - Принц Крови
— Им не нужно столько, сколько мне! Деньги могут обесцениться, драгоценности у меня могут украсть, мне нужны еще и земли!
— Золото никогда не обесценится, — парировал король, — А украсть у тебя что-то еще посложнее, чем у Мазарини. С какой стати я перепишу земли, принадлежащие твоей семье, какому-то безродному дворянчику? И потом — аббатства отдающие свой доход нежити, по-моему, это уже слишком!
Филипп назвал короля скрягой, и они еще долго громко выясняли отношения, на радость дворцовым сплетникам, которые, хотя и не вполне понимали, о чем идет речь, смогли сделать вполне правильные выводы: Филипп снова что-то требует, король снова пытается его образумить.
Его величество так и не одарил брата недвижимостью, и, как выяснилось, оказался весьма прозорлив. Не прошло и ста лет, как во Франции разразилась революция, и все земли перешли в руки черни. Потом у них, конечно, все отобрали снова, но к бывшим хозяевам имущество вернулось далеко не в полном объеме. А золото не обесценилось. И драгоценные камни не потеряли в своей стоимости, даже наоборот. Филипп хранил свои сбережения в разных банках и хотя, в перипетиях войн, революций и прочих катаклизмов, некоторые из них переставали существовать, другие напротив крепли и богатели, выплачивая своим клиентам весьма солидные проценты с вкладов.
Но все это было позже, а в тот последний вечер, когда Филипп готовился покинуть Версаль, чтобы никогда больше туда не возвращаться, он крепко обнял брата и тот обнял его в ответ.
— Не могу поверить, что больше не увижу тебя, — сказал король.
— Но ты хотя бы будешь знать, что я все еще брожу по земле, тогда как мне придется пережить известие о твоей кончине. Умрет Лизелотта, умрут дети, и не останется никого на этом свете, кого я знал и любил.
— У тебя есть Лоррен, — заметил король.
— Это примиряет меня с действительностью, — согласился Филипп.
Прикинуться мертвым принцу не составило труда. Сложнее оказалось устроить похороны, ведь невозможно было сделать так, чтобы покойника ни разу не вынесли на свет, и уж подавно — чтобы над ним не читали молитв и чтобы его не отпевали в церкви.
Поэтому тот час же после того, как врач констатировал егосмерть, не совсем умершего Филиппа подменили приготовленным заранее настоящим покойником, подходящей комплекции, лицо которого закрыли восковой маской, вылепленной с лица герцога Орлеанского. Восковые маски были традицией среди знати и особенно среди представителей королевского семейства: прощание всегда было долгим, а тело в прогретой свечами комнате начинало разлагаться, лицо менялось не к лучшему… Воск же сохранял видимость благообразия черт и ровного тона кожи. Так что, вдыхая вонь разложения, стража у ложа усопшего и придворные, явившиеся для прощания, ничуть не удивлялись тому, что лицо покойного прикрыто восковой маской. Над покойным были совершены все священные обряды, а потом траурный кортеж отвез тело в королевскую усыпальницу при аббатстве Сен-Дени, где оно было погребено рядом с Генриеттой и их умершими в младенчестве детьми.
Это было слишком большой честью для скромного монаха-кармелита, коим и был усопший, но пришлось согласиться на такое кощунство, Людовик был против того, чтобы хоронить пустой гроб.
Придворные удивлялись, что король проявил мало скорби по поводу внезапной кончины брата, не отменил никаких увеселений и даже велел сыну умершего герцогу Шартрскому, который, впрочем, уже вполне мог именоваться новым герцогом Орлеанским, отправляться на охоту так, как если бы ничего не произошло.
— Никак не могу привыкнуть к тому, что моего брата больше нет, — вздохнул король за обедом, и это был единственный раз, когда он вслух вспомнил о нем.
Филипп не уезжал далеко, он всего лишь переехал в свой новый дом, располагавшийся неподалеку от особняка бывшего принца города. Нынешняя правительница парижских вампиров проживала совсем в другом месте.
Филипп хотел отправиться в путешествие, но ему было необходимо дождаться Лоррена, который не мог «умереть» следом за ним, потому что, как выяснилось, не закончил еще все свои земные дела. Почему он не мог подумать об этом раньше, оставалось для Филиппа загадкой. Но, тем не менее, Лоррен отправился в мир иной только через несколько месяцев после смерти своего сюзерена, и кончина его была разыграна почти по тому ж сценарию, что и у Филиппа, — его поразил апоплексический удар. Разве что похороны его прошли не столь помпезно и с подменой покойников возиться не стали.
— Куда бы нам отправиться теперь? — размышлял Филипп, в тот первый вечер, когда они оба, наконец, получили свободу, и официально получили статус нежити, — Может быть, в Рим? Мне всегда хотелось познакомиться с Чезаре Борджиа… Он ведь принц Рима, ты знаешь? Может быть, стоит даже дать ему клятву крови и поселиться в Италии надолго? Мне кажется, там может быть интересно, не так скучно, как здесь…
Лоррен не разделял его энтузиазм, Италия вызывала у него нехорошие воспоминания.
— Я бы поехал в Америку, — сказал он.
— Почему?
— Полагаю, там не особенно действуют законы, установленные Советом, и можно жить в свое удовольствие, не думая о том, что кто-нибудь схватит тебя за руку, когда ты соберешься кого-нибудь сожрать.
Филипп посмотрел на него как на умалишенного.
— Ты хочешь, чтобы я бегал по лесу вместе с дикарями?
— Ну почему же? Мы можем поселиться в нашей колонии…
— И жить в свое удовольствие в каком-нибудь форте, где нет портных и парикмахеров? Где нет возможности принимать ванну каждый день? Где вся моя одежда превратиться в тряпье? Где я должен буду кусать грубых солдат или их ужасных жен в ожидании очередного набега туземцев?!
— Простите, я об этом не подумал.
— Ты вообще редко утруждаешь себя тем, чтобы думать! Все, мы едем в Италию! Больше я никогда не буду спрашивать твоих советов!
— Может быть, в таком случае, вы сами возьметесь купить карету и сами позаботитесь о гробах? И о том, чтобы найти людей, которые повезут нас в эту вашу чертову Италию? — разозлился Лоррен, — Раз уж я не умею думать!
— Нет, всем этим займешься ты, — улыбнулся Филипп, — Я буду принимать важные решения, а ты позаботишься о том, чтобы воплотить их в жизнь. Я верю, что на это тебя хватит.
— Вот спасибо!
— И не смей дуться! Когда ты злишься, то становишь просто неотразим, как тогда во Франш-Конте, когда ты примчался с поля боя весь перепачканный кровью. Я растаю, внезапно поглупею, и позволю тебе все, даже утащить меня в Америку к дикарям.
— Может быть, мне стоит все время злиться?
