Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

В офисе я оказываюсь одной из первых, бесцельно сижу на своём рабочем месте и смотрю в тёмный экран выключенного компьютера, дышу глубоко и размеренно, но запах запекшейся крови всё равно никуда не уходит: он въелся в мою кожу, пропитал одежду насквозь и запачкал мои не перестающие дрожать пальцы. Я чувствую её слишком отчётливо и ярко, — чужую кровь на своих руках, — и пытаюсь, действительно пытаюсь свыкнуться с подобным ощущением, не теща себя ложным надеждами, что это первый и последний раз.

Может быть, я и правда проклята. Обречена тянуть на себе груз ответсвенности за чужие оборвавшиеся жизни. Знать, что за меня, из-за меня придётся лить слёзы кому-то другому, и испытывать от этого лишь боль и ненависть к себе.

Но не сожаление. И не раскаяние.

И все попытки отыскать в себе жалость к сестре оказываются тщетными. Я как будто ненавижу её ещё чуточку больше, чем до этого злосчастного разговора, и никак не могу загасить в себе этот шквальный ветер, морозом обдающий тело и завывающий протяжно: «Дура, дура, дура, какая же ты дура, Ксюша».

Какие же мы обе дуры.

Эмоции наслаиваются одна за другой. Тонкая плёночка злости ложится на кожу — почти неуловимая, слегка липкая, тёплая. Плотным парафином облепляет меня паника, мешая нормально дышать и не позволяя двигаться. Кипящая смола отчаяния льётся, стекает по шее на грудь, пятнами прожигает спину, противно касается бёдер и печёт так сильно, что хочется взвыть.

Вместо этого я сбегаю в туалет, умываюсь холодной водой и пью её же, прямо из-под крана, зачерпывая в трясущиеся ладони. Лишь бы отогнать от себя новый приступ, настойчиво заключающий в свои удушающие объятия.

Все звуки, изредка доносящиеся из офисного коридора голоса — будто за толщами воды, по другую сторону стекла. А мне отведена роль блядской аквариумной рыбки, этакой резво мечущейся от стенки к стенке гуппи, которая только и умеет делать, что жрать, срать и приспосабливаться к всё более дрянным условиям вокруг, чтобы продержаться как можно дольше, прежде чем всплыть брюхом вверх.

Бессмысленность. Вся моя жизнь — серая и гнетущая бессмысленность с болезненной фиксацией на паре переломных моментов эйфории, один из которых вот-вот закончится.

Может быть, тогда же закончусь и я?

— Алло? Манька? — голос бабушки в динамике телефона вдруг заставляет глаза непривычно пощипывать, и я тут же с укором думаю, что зря ей позвонила. Ведь сначала я собиралась набрать совсем другому человеку, единственному способному хоть на мизерные секунды дать мне веру в то, что со мной всё нормально.

И единственному, с кем мне удалось почувствовать себя нужной.

— Баб Нюр, у тебя всё нормально? Как с сердцем? — начинаю излишне бодро, что даже сухую и глухую к чужим эмоциям бабушку сразу же напрягает.

— Ай, нормально. А чёй случилось у тебя? Звонишь не по графику.

Хочется рассмеяться. Истерично, глухо. Упереться лбом в прохладный кафель туалетной комнаты, отклониться назад и с размаху удариться в него головой, расшибая ту до крови.

Господи, Маша, что с тобой не так? Звонки родной бабушке по графику. Даже любовь, и та, по расписанию: на жалких полгода каждый десяток лет.

— Нет, ничего. Всё хорошо, — говорю уверено и, чтобы оправдать свой глупый порыв, с кривой улыбкой поясняю: — Просто сон плохой приснился. Решила уточнить, всё ли у тебя в порядке.

— А, так, а я скажу тебе, к чему эт было! — тяжко вздыхает баб Нюра, и, судя по тихому шороху в трубке, плотнее кутается в свою любимую светлую шаль. А я жду с замиранием сердца, предчувствую ещё одни неприятные новости, даже не удивляясь тому, что они выстреливают по мне со скоростью пулемётной очереди, превращая хрупкую броню самообладания в решето. — Ты ж поди и не знаешь ещё, что с Пашкой-то твоим стало!

Комментарий к Глава 14.

Дорогие мои, впереди ещё одна глава, а потом два небольших эпилога, и история будет закончена.

К сожалению, по личным причинам у меня сейчас стало катастрофически мало времени писать, и, конечно, это сказывается на частоте выхода новых глав. Прошу принять и простить((

Спасибо большое всем, кто оставляет комментарии и ждёт продолжения истории. Для меня это очень, очень важно!

========== Глава 15. ==========

Слабая ты, Маша.

И глупая.

Смотрю на его профиль, задерживаюсь взглядом чуть дольше приличного. Да что там — глаз от него не отвожу, запоминая каждую мелкую и даже несущественную деталь. И мне это нравится. Всё, вообще всё: и откровенно изучать-любоваться, и не испытывать от этого смущения или привычной злости, и признавать перед собой, что он чертовски красив в своём напряжении готовящегося к бою хищника.

От него веет мраком. Тьмой, которая больше не живёт в душе, не зазывает через непроходимые болотные топи его глаз. Отныне она висит над ним ореолом, клубится вокруг тела, тянется по следам преданным слугой и надёжным помощником, отпугивая всех… и привлекая меня.

Он ведь догадывался, наверняка догадывался, что мне станет обо всём известно. И я, что таить, хорошо понимала, чем может обернуться моя с ним откровенность. Но за те три дня, что прошли с момента разговора с бабушкой, так и не смогла поднять с ним эту тему.

Не решилась. Не захотела.

На Пашу завели уголовное дело. За изнасилование несовершеннолетней, шестнадцатилетней девушки. А при задержании при нём обнаружили ещё и оружие с наркотиками, что в совокупности делает грозящий ему срок максимально приближенным к пожизненному.

И меня совсем не мучают угрызения совести за то, что теперь будет с ним. Хотя, по-нормальному, должны бы. Мне должно быть стыдно. Жалко.

Но нет, я закрываю глаза, считаю до десяти, открываю их и морщусь от особенно яркого, беспощадно палящего перед наступлением заката солнца, но отвратительные, тёмные, не имеющие ничего общего с моралью и человечностью мысли так и отбивают свою издевательски-весёлую, бодрую чечётку в моей голове.

Так ему и надо.

Так и надо, такинадо. Так. И. Надо.

Мы все получаем то, что заслуживаем. Иногда искупаем свои будущие грехи затянувшимся на месяцы и годы криком, разрывающим лёгкие изнутри, омываем ошибки литрами слёз, более солёных, чем океан; живём в ожидании того момента, когда судьба потребует с нас всё, что мы ей задолжали.

Я никогда не вскидывала взгляд к небу и не спрашивала: «За что?». Принимала всё, что мне доставалось, с максимально возможным хладнокровием и болезненной улыбкой, с пронизанным ненавистью и презрением «так мне и надо», словно всегда, заранее знала — мне суждено натворить ещё много страшного и непоправимого.

Кирилл остаётся спокоен. Внешне, потому что даже я не всегда могу понять и догадаться, что на самом деле творится у него внутри. Там — своя собственная галактика, сотканная из мрака и холода, с мерцающими искрами пронесённой сквозь всю жизнь ненависти, с атмосферой бескрайней, порой удушающей власти над людьми, с раскинувшейся от края до края подобному млечному пути ложной надеждой на счастье, за которую мы оба держимся так отчаянно. И мне иногда, редко, — до безумия часто и постоянно, — хочется узнать, есть ли там место для меня.

Или всё, что мне уготовано — пролететь по небосклону падающей звездой, что поможет исполниться одному заветному желанию.

— Маш? — зовёт он, насмешливо поглядывая в мою сторону. Слишком рассеянной я стала в последнее время. Задумчивой. Мягкой, а из-за этого ещё более уязвимой и слабой.

Кажется, в тягостном ожидании момента неизбежного расставания я увядаю, истончаюсь, высыхаю сорванным цветком, становлюсь зависимой от него, как от столь необходимой для жизни воды, и надламываюсь, крошусь, осыпаюсь под грубым трением тоски.

Я загибаюсь, Кирилл, по-настоящему загибаюсь.

— Ты до сих пор отказываешься от встречи с Валайтисом?

— Глеб успел тебя завербовать? — его губы растягиваются в усмешке, и я неосознанно примеряю её на себя, пытаюсь повторить, отразить как в треснутом, помутневшем зеркале, и ловлю себя на этом внезапно, встряхиваю головой. Чем глубже я увязаю в нём сейчас, тем хуже будет потом.