Silentium! (СИ) - Цвейг
Будто стремясь опровергнуть мои мысли, дожевав пиццу, Макс облокотился на стол и подпёр голову рукой. Он закрыл глаза и сказал:
— Кстати, твоя рука выглядит хуёво, не свети ей лучше.
Я покосился на свои отшибленные пальцы. Синяки сходили долго, и за неделю мои фаланги сменили цвет с сине-багрового на желтоватый. Я всё ещё испытывал болезненные ощущения, когда шевелил рукой, но особо не видел поводов жаловаться, поскольку считал, что очень просто отделался, чудом избежав перелома пальцев.
— Я ненавижу, когда ребята чешут свои кулаки об других, но они слишком тупоголовые, чтобы себя контролировать. Не всегда могу уследить за тем, что они творят, да и, если честно, порядком заебался это делать.
Макс разлепил веки и потёр лоб, будто у него болела голова. Всё же, когда я более внимательно всмотрелся в его серые глаза, я понял, что он выглядел уставшим.
Я задумался. Учёба студентов-медиков всегда была особенно напряжённой, а если Макс ещё работал и также успевал по вечерам ошиваться на улице, спал он, должно быть, от силы по часа четыре. При таком раскладе двух банок энергетика могло и не хватить, чтобы растормошить отказывающийся функционировать чересчур утомлённый организм. Парню был нужен сон и не более.
Я достал из кармана телефон и посмотрел на время. До конца перерыва оставалось ещё полчаса.
«Ты хочешь спать?» — напечатал я.
— А с хуя ли мне не хотеть, если у меня смены через день с десяти вечера до шести утра, а потом я уже в восемь отдираю свою задницу от кровати, чтобы притащиться в шарагу?
Такой режим действительно был убийственным, но, вероятно, у Макса не было иных вариантов, потому что он, как и я, сам полностью содержал себя. В какой-то степени даже было удивительным, что этот парень мог быть ответственным студентом, который ходил на пары, несмотря на свою загруженность вне училища и острую нехватку сна. Я мало понимал, что его мотивировало так упахиваться, но это заслуживало уважения.
В столовой было невыносимо шумно, а парню, очевидно, требовался отдых. Учитывая то, что Макс не только помог мне с трудоустройством, но и вопреки своей измотанности теперь помогал освоиться на новом месте, я решил, что мне всё-таки стоило как-то отблагодарить его. Не придумав ничего лучше, я напечатал: «Можешь немного поспать у меня в инвентарной, если сможешь заснуть».
— Первый день работаешь, а уже почувствовал себя хозяином своей каморки? — усмехнулся Макс.
Я проигнорировал его колкость и поднялся из-за стола. Я предложил, а соглашаться или нет было уже его личным делом. Однако, вопреки выказанной язвительности, Макс надел на плечо сумку и пошёл за мной.
Впоследствии мы продолжили обедать вместе, и Макс всегда стал оставаться в инвентарной во время большого перерыва. В узкой комнате, заставленной шкафами с проекторами, ноутбуками и разнообразными проводами, был лишь небольшой стол со стулом и деревянная банкетка из спортзала. Изначально принесённая для того, чтобы ставить на неё доставаемое оборудование, каждый день с 12:30 до 13:00 она стала превращаться в подобие кушетки, на которой дремал Макс. Он клал под голову сумку и ложился на скамейку, поджав длинные ноги, чтобы отключиться на несколько минут перед очередной парой. Сложно было представить, что после такого неполноценного отдыха парень мог чувствовать себя значительно лучше, однако, казалось, он перезагружался просто в силу того, что сбегал от окружающего гомона и какое-то время мог побыть в тишине.
Я проработал в училище где-то две недели, когда Макс стал заглядывать ко мне и во время обычных перемен, если я был на месте. Он приходил и садился на банкетку напротив моего стола и то ковырялся в телефоне, то надевал наушники и сидел с закрытыми глазами, облокотившись на стену.
Я не был в восторге от того, что моё разовое приглашение каким-то образом стало поводом для постоянных визитов, потому что любил быть один. Но выгонять Макса я побаивался, потому что по-прежнему считал его достаточно непредсказуемым и неуравновешенным.
Поначалу я задавался вопросом, почему он торчал у меня вместо того, чтобы общаться с одногруппниками или другими студентами, однако, понаблюдав за ним, я понял, что общение с коллективом у него не клеилось. Когда я ходил по аудиториям, настраивая проекторы, и нападал на группу Макса, парень обычно сидел один где-то в конце кабинета и либо без дела валялся на парте, либо огрызался на кого-то. Ему определённо сложно было общаться по-человечески, и из него то и дело пёрла его звериная натура, в силу чего не было ничего странного в том, что остальные его не очень любили и всячески старались избегать.
В противовес этому неожиданное открытие заключалось в том, что Макс очень даже нравился преподавателям. На поверку он оказался довольно усердным студентом и был глубоко увлечён тем, что изучал. У меня мало укладывалось в голове, как такой агрессивный отщепенец вообще мог выбрать для себя медицину, для работы в которой надо было обладать человеколюбием, но Макс в самом деле подавал большие надежды. Как мне удалось выяснить, лишь единицы учившихся на третьем курсе медицинского училища имели сертификаты младшего медицинского персонала, предоставлявшие им право официально работать в больнице, как это делал Макс.
Лично мне, к моему большому удивлению, парень не доставлял никаких хлопот, поэтому я в конечном счёте смирился с тем, что мне приходилось находиться в его обществе. Макс особо мне не мешал, и его присутствие редко сопровождалось лишней болтовнёй.
* * *
Я работал на новом месте уже месяц. Несмотря на моё предвзятое отношение к оффлайн работе, всё оказалось не так уж и плохо. Пусть теперь у меня и был только один выходной, и я до шести вечера каждый день торчал в училище, работа была настолько ненапряжной, что я большую часть рабочих часов проводил в инвентарной и это мало чем отличалось от моего прежнего сидения дома. Различие заключалось только в том, что я обзавёлся докучающим знакомым, который буквально прописался на моём рабочем месте.
Однажды, когда утомлённый Макс обыденно ошивался у меня в инвентарной, он невероятно громко врубил музыку. Сидя в отдалении, я прекрасно слышал, как в его наушниках ритмично грохотали басы и барабаны, и не представлял, как у него не разрывались барабанные перепонки от такого шума. Я не видел смысла в том, чтобы насиловать свой мозг такой громкостью, но Макс, видимо, чувствовал себя
