Умберто Нотари - Маркетта. Дневник проститутки
Кажется, будто находишься в зале какого-нибудь властителя, в зале, предназначенном для его детей, чтобы они могли здесь бегать, играть, валяться, падать, не причиняя себе вреда.
Рядом с залом находится небольшая уборная, где я раздеваюсь и вооружаюсь хлыстиком.
Затем я снова вхожу туда, и немного спустя у одной из скрытых за драпировкой дверей чья-то рука поднимает ткань сантиметров на тридцать от пола, и на четвереньках вползает совершенно голый человек.
Это комендаторе, «сила»…
При каждом его появлении я с отвращением думаю о тех, которые ищут дружбы и покровительства у этого мешка с соломой, медленно подползающего ко мне на четвереньках, чтобы обнюхивать и лизать мои ноги.
Он носит бандаж, так как страдает грыжей: она уложена в белый кружевной мешочек, похожий на порт-букет из кружевной бумаги.
Когда я вижу, что он уже приближается ко мне, покачивая головой и обнюхивая ковер, как собака, выслеживающая дичь, я нервно сжимаю в руке свой хлыстик и щелкаю им в воздухе с радостью палача, предвкушающего сладость мучений своей жертвы… Как только он подходит ко мне, я яростно ударяю его хлыстом по спине.
Он испускает легкий стон и поспешно и тяжело отползает в противоположный угол, где зарывается в подушки и лежит с закрытыми глазами, словно собираясь с силами и ожидая, чтобы утихла боль.
Затем он тихо возвращается, на четвереньках. Я ощущаю на своих ногах и бедрах влажное и теплое дыхание этого человека, который бормочет, пыхтя:
– Рай… рай… рай…
В голосе его уже нет ничего человеческого.
Веки его полузакрыты, он обнюхивает меня, словно щенок брюхо матери, ищущий сосок. И мне кажется тогда, что этот человек должен был в течение дня совершить массу гадостей, массу подлостей, которые причинят вред множеству темных, невежественных и забитых людей; мне кажется, что одна я могу судить его за все те преступления, не предусмотренные ни одним кодексом, которые он совершал своими деньгами и ради своих денег, – и я его хлещу, хлещу без сожаления, без жалости, по спине, плечам, пояснице, всюду, хлещу с совершенно непонятным сладострастием, бульшим, может быть, чем то, которое ему самому доставляет мой хлыст.
Вот почему я охотно иду к этому человеку и получаю удовлетворение, мстя за кого-нибудь, кто вследствие несчастья или бессилия должен был склонить голову перед властью его миллионов.
Раз я прочла в газетах, что в Нижней Ферраре, где у него обширнейшие имения, возникли крупные беспорядки. Масса бараков, рассчитанных за забастовку, не хотели уходить и грозили разделаться мотыгами со всяким, кто заменит их. Вмешательство военной силы было неизбежно. Чтобы избегнуть конфликта и успокоить батраков, телеграфировали благодушествовавшему в Милане комендаторе, чтобы он отменил свое распоряжение относительно увольнения. «Не уступлю. Предпочитаю, чтобы поля остались невозделанными». Таков был его ответ; он был напечатан в социалистических газетах, которые я тогда покупала, чтобы следить за делом с точек зрения обеих споривших сторон.
И спустя несколько дней я отхлестала до крови этого неумолимого хозяина.
19-е января.
Сегодня меня позвала мадам Адель.
– Ты, кажется, идешь сегодня к комендаторе, – сказала она.
– Да…
– Хорошо. Так не забудь же его поздравить…
– С чем?
– Ты еще не знаешь? Его назначили сенатором.
– Ах!..
– Будь же дипломатична: он любит, чтобы ему польстили. Кто его знает? Он может в один прекрасный день стать министром.
20-е января.
Поздравления, согласно желанию мадам Адель, я ему принесла и даже, могу сказать, с полным удовольствием. Они, однако, стоили мне целых десять франков – цена нового хлыстика.
1-е февраля.
– Маркетта, гость, – прозвонил голос Полетты, когда я заканчивала в столовой свой завтрак.
– Кто там?
– Адвокат.
Ага! Я совсем забыла, что он должен прийти в час.
Когда я стала подниматься по лестнице, то увидела, что он спускается; лицо его было перекошено…
– А! Ты здесь… – сказал он мне взволнованным голосом.
– А что такое случилось?
– Видела ты Джульетту?
– Нет еще.
– Ах! Он мне изменяет… изменяет…
И бросился вниз по лестнице как ошалелый. Я спокойно вернулась к своему завтраку: я уже знала эту комедию и комедиантов.
Джульетта – депутат парламента.
Молодому депутату лет тридцать пять; он блондин, розовощекий, хорошо сложен, хорошо одет, хорошо обут, с очень элегантной бородкой а ля Генрих III, голубовато-серыми, спокойными и ясными глазами и двойным рядом таких белых и блестящих зубов, что они могли бы показаться вставными.
Это человек с цветущим здоровьем, с солидным доходом, обеспеченным будущим, человек, которому легко живется, человек, не знающий ни печалей, ни забот; человек, реализовавший свои надежды, удовлетворивший свое честолюбие, сухой, холодный эгоист, который не думает, не чувствует, не страдает; человек воспитанный, вежливый, мягкий, обходительный и услужливый, если только то, что от него требуется, не стоит ему ни труда, ни жертв; человек, неспособный совершить ничего преступного, но и ничего хорошего, – словом, один из тех людей, единственное достоинство которых заключается в том, что они умеют пользоваться всеми слабостями, недостатками, ошибками и неудачами других, сами не желая и не вызывая их, но так же, как и прочие, умеют использовать все радости, успехи и триумфы, не затрачивая много сил и не поощряя их.
Ромео же – адвокат. Судя по наружности, ему можно дать лет пятьдесят; он, однако, должно быть, моложе: крепок и силен, как юноша, несмотря на то, что его поблекшее лицо носит следы гнусных страстей; его выпуклый череп – лыс, а испорченное оспой лицо почти без растительности; его маленькие глубоко сидящие серые глазки – с сильным блеском, который по временам сменяется молнией бешеного гнева, либо влажным умоляющим взглядом, полным отчаяния.
Мадам Адель говорит, что, несмотря на то что он уже промотал большое состояние, он все еще очень богат; и действительно, в его внешности, хотя небрежной и запущенной, заметны следы крупного достатка.
Он был депутатом в том округе, представителем которого теперь Джульетта.
Когда и как эти два различных человека сошлись, сказать не могу: я этого не знаю.
Знаю только, что Ромео живет в маленьком городке в нижней Ломбардии, тогда как Джульетта – в Риме; каждую неделю, большей частью по воскресеньям, они приезжают в Милан и являются сюда, потому что в другом месте, как говорит мадам Адель, их свидания непременно бросались бы в глаза и вызвали нежелательные толки. Они занимают отдельный кабинет и проводят там несколько часов, испивая чашу наслаждения, которое воспевали многие поэты и, более всех, Оскар Уайльд.
