Викторьен Дю Соссей - Дневник кушетки
Само собой разумеется, что они пришли вдвоем не только для того, чтобы осмотреть мебель, которая, по правде сказать, не стоила того внимания. Усталые от долгого пребывания в пути, утомленные непрерывной тряской при езде по железной дороге, они нуждались скорее в отдыхе, чем в шалостях.
Понятно, там произошла маленькая сценка любви, но сыграна она была тихо, без эксцессов.
Их возвращение не взбудоражило нашей застывшей жизни и того спокойствия, к которому мы уже привыкли.
С рассветом прелестная дама поднялась, оделась, не обращая внимания на детали туалета, и совершенно одна удалилась: понятно, что ее уход должен был совпасть с прибытием утреннего поезда, к которому она, по всей вероятности, хотела поспеть.
Зима была на исходе; чувствовалось приближение весны. Хотя каштаны еще не покрылись листьями, но почки их уж распустились. Несмотря на то, что мне, кушетке, не представлялось случая посмотреть в окно на деревья, я всегда угадывала времена года…
На этом оканчиваются мои воспоминания и начинаются Мемуары.
VI
День после приезда прошел спокойно. Мой хозяин долго разбирал свой большой чемодан. У него был вид потрясенного человека. Я полагаю даже, что у него не могло быть хорошего расположения духа, впрочем, ему не представился случай проявить свое настроение. В продолжение долгого времени он сидел за маленьким столиком и читал письма, в большом количестве полученные в его отсутствие. Я не знаю содержание этих писем, но, вероятно, некоторые из них сильно взволновали его. Он не только завтракал дома, но отказался выйти пообедать. Швейцар отправился в соседний ресторан сделать заказ для моего хозяина. Напрасно я старалась угадать, что с ним происходило; я еще не знала всей правды, когда он нетерпеливо и раздражительно воскликнул:
— Итак, начать сначала!.. И у меня не было мужества разделаться с этой безалаберной жизнью, в которой приходится делать столько гадостей по утрам и вечерам и лгать в течение всего дня!.. Я не могу быть человеком! Сколько лет мне еще придется быть машиной в любви, готовой к услугам славных вдовушек, любознательных девиц, замужних женщин, изнуренных страстью кокоток, которым наскучили их глупые любовники, слушать их пошлые, глупые сентиментальности о снах, маленьких птицах, о голубом небе? Нет! Нет! Это кончено! Я больше не хочу! Я хочу жизни здоровой, я не хочу тратить силы, чтобы удовлетворять этих женщин, удовлетворять без всякого желания!
Тогда он обернулся к портрету своего истинного друга, которого он уважал, и который стоял на маленьком комоде из красного дерева, обитого сатином; взял в свои руки портрет, долго смотрел на него, потом поставил на маленький столик, где было разбросано много надушенных карточек, и погрузился в созерцание его.
Потом он с отчаянной храбростью в голосе обратился к нему с такими словами:
— Сегодня еще, моя милая, мы с тобой вдвоем. Мы с тобой только вдвоем. Твоя душа повсюду, она носится везде, она порхает как бабочка вокруг моего лба, как порхают ангелы вокруг детских головок, ангелы-хранители Всемогущего Бога. Ты лучшая. Ты одна добрая. Я у тебя прошу прощения за все огорчения, которые я тебе причинил; я не могу себя поздравить с тем, что избавил тебя от огорчений; это единственный случай, когда мне хочется, чтобы ты плакала. Итак, сегодня совершенно иной день, который будет первым днем моей новой жизни. Я прекращаю мое скотское поведение. Я твой: я не буду рассыпать вокруг себя ложную любовь, я не буду во все окна развеивать мое сердце. Посмотри, моя милая хозяюшка, что я делаю со всеми этими письмами, из которых лишь некоторые удостоились моего взгляда. Я не помню ни одного слова, я даже не видел ни одной подписи, есть несколько писем, которые я даже не открывал… Ну! Смотри, — я все бросаю в огонь.
Мой хозяин смял в один ком надушенные листки и бросил их в огонь; вспыхнуло сильное яркое пламя, державшееся только одно мгновение и почти тотчас же превратившее все письма в серый и черный пепел, как будто они не хотели даже и теперь смешаться между собой.
Я полагаю, что действуя таким образом, мой хозяин решился на очень храбрый шаг.
Почувствовала ли я себя при этом более счастливой? Скорее нет. Действительно, то, что я увидела и узнала в этом доме, пришлось мне по вкусу и возбуждало во мне любопытство и желание узнать побольше. Я себя с тоской спрашивала, правда ли это, что мы уже не будем после полудня принимать красавиц и у нас не будет больше этих безумных ночей?
Уже давно наступила ночь, а мой хозяин неподвижно сидел на стуле, положив локти на стол и сжав руками голову, сливаясь в темноте с другими предметами.
Вдруг раздался звонок. Мой хозяин с трудом поднялся и тихо прошептал:
— Разве позвонили?
Действительно, с момента его возвращения это был первый звонок. Он прислушался. Несколько секунд спустя позвонили во второй раз.
— Это глупо, — сказал он после некоторого колебания. — Может быть, это письмо или телеграмма…
Он пошел открывать.
Тотчас же со своего места я услышала, как чей-то голос воскликнул:
— Это неприлично! Ты заставляешь людей ждать у двери! И огня у тебя нет! Ну, если тебя сделало таким путешествие, то это нужно исправить, мой старичок.
— Извини меня, моя дорогая, — ответил мой хозяин. — Я очень устал и задумался в ожидании обеда; я даже не заметил, как стемнело.
— Я и говорю, что нужно позаботится об этом. Вот спички, зажги лампу. Мне очень любопытно рассмотреть тебя в таком грустном настроении.
— Кто тебе сказал, что я вернулся? — спросил он.
— Как кто? Разве ты не помнишь, что ты мне написал?..
— Я?..
— Да, ты. «Я возвращусь во вторник вечером в Париж; но так как я боюсь, что буду очень занят, я тебе был бы очень благодарен, если бы ты согласилась прийти со мной пообедать на следующий день вечером». Вот я и пришла. Мой друг, я тебя так хорошо знаю, что прощаю твою ветреность.
— Но?..
— Как мне смешно все это после того, что было!.. Когда, скажи, здесь кушают?
— Когда ты захочешь, — ответил мой хозяин.
— Итак, я остаюсь.
Она сняла свою шляпу, пальто, перчатки и уселась неподалеку от камина.
— Ты сжег письма! — воскликнула она.
— Да, все письма, которые мною тут получены… Я их даже и не читал.
— И почему?
— Я решил изменить свой образ жизни. Я устал от этого безумного праздника, совершенно безнадежного, который меня утомил и опустошил мой мозг!
— Ах! Я понимаю! Я падаю… Знаешь ли ты, что твое путешествие решительно ничего тебе не принесло с…
— О, я тебя прошу! — воскликнул мой хозяин. — Не говори больше ни слова, молчи! Я боюсь, что ты причинишь мне огорчение… Да, путешествие бы ничего не принесло, если бы я хотел продолжать оставаться не более как животным, готовым броситься на первого пришедшего; но если я могу быть просто человеком, тогда — о как благотворно действуют на меня путешествия! Я вернулся, воодушевленный прекрасными мыслями; я слышал любящий голос, который мне говорил о жизни среди природы, и со времени моего возвращения я испытываю, в самые возвышенные моменты, желание не осквернять моих лучезарных воспоминаний всей этой пошлой ложью, этими мерзкими поступками, всеми этими мелкими подлостями, которые меня стерегут и пугают.
