Дэвид (ЛП) - Аарон Селия

— Отвали, — буркнул я, отодвинул его и, ступив на горячий асфальт, вышел на улицу, где сразу же попал под нещадно пялящие лучи солнца.

Питер поднял руки, принимая меня в объятия. Я позволил ему обнять себя, хотя сам и не обнял его в ответ. Я вообще не любил прикасаться к людям, если только это не от злости или ради денег. Но в основном я делал это для того, чтобы причинить боль, и ничего больше. Я совсем не умел кого-то утешать, не мог даже успокоить свою собственную кровь, которая яростно бурлила у меня по венам.

— Хочешь заказать стейк и отметить это событие?

— Отвези меня домой, чтобы я мог переодеться, а потом я хочу пойти к боссу.

Я влез на пассажирское сиденье; джинсы и рубашка, которые Питер принес мне, так сильно отличались от оранжевой робы, которую я носил последние несколько лет. Судили меня как совершеннолетнего, приговорили к десяти годам за нападение с отягчающими обстоятельствами и заключили в Карран-Фромхолдской исправительной колонии, и все это до того, как мне исполнилось восемнадцать.

— Ты уверен, что не хочешь зайти в бар с грудастыми девками или может быть…

— Нет. Я хочу приступить к работе. Это всё.

Я смотрел прямо перед собой, когда ровный двигатель заработал, и мы оставили тюрьму позади.

— Как Руди воспринял твой отъезд?

Я пожал плечами:

— Наверное, он счастлив, что камера теперь в его полном распоряжении.

— Дал тебе какой-нибудь совет на прощание?

Я отрицательно покачал головой. За последние несколько минут я уже сказал больше слов, чем за весь прошлый год в этом заведении.

— Тогда ладно, — Питер хотел сказать больше, он всегда так делал. Но он был достаточно мудр, чтобы заткнуться в этот момент.

Эмоции начинали кипеть во мне, пружина была напряжена до предела. Но я все это подавлял. Быть на свободе означало просто жить в другой тюрьме. Одна с правилами и где ты четко мог определить людей, с которыми хотелось бы дружить, и людей, которых надо было избегать, и тех, у которых были билеты в один конец на кладбище. У меня было достаточно опыта личного общения с ними в тюрьме, и я бы с удовольствием отправил большинство из них в могилу раньше времени. Заказы босса оказались прибыльными, как будто пребывание там делало меня лучшим исполнителем, которого ещё больше жаждали нанять. Стукачи не могли защититься и быть в безопасности. Теперь, когда я вышел, я был уверен, что буду делать ту же самую работу, но это будет ещё проще.

— Я скучал по тебе, — чуть мягче произнес Питер, понизив голос.

Та броня, которую я построил и усовершенствовал в своей камере шесть на шесть, не имела никаких трещин. Его слова тут же отлетели от меня, не затронув.

Тем не менее он продолжил:

— …не то чтобы посещение тебя не было забавным и все такое. Я имею в виду, что одни только торговые автоматы с едой были довольно прикольными. Я даже не знал, что кексы могут быть черствыми. Но мне больше по душе, что ты возвращаешься домой.

— Как хорошо, что я возвращаюсь домой.

Я выбрал те слова, которые он хотел услышать, те, которые должен был бы произнести только что освободившийся бывший заключенный. Я не чувствовал их — это были просто звуки, но быстрый взгляд на Питера подсказал мне, что они сработали.

Он слегка кивнул.

— Всё станет так, как должно быть. Мы с тобой порвем на части этот гребаный город!

Его широкая улыбка напомнила мне его в детстве. Но на самом деле я не видел в нем взрослого человека. Если вы не выросли вместе с кем-то, то не могли видеть, что человек становится старше, взрослеет так же, как и все остальные. Он навсегда останется моим младшим братишкой, даже несмотря на то, что ему уже исполнилось двадцать лет и он быстро продвигался по службе в местной группировке. Его деловая хватка зашла слишком далеко, и не мешало то, что босс мог рассчитывать на меня в любом деле, о котором ему нужно было позаботиться изнутри. Теперь, когда меня не было дома? Мы будем грабить, забирать деньги и никогда больше не будем беспокоиться о том, как мы будем жить.

Когда мы свернули на шоссе, которое должно было привести нас в центр Филадельфии, он немного протрезвел от эйфории, и его улыбка исчезла.

— Я ненавижу, что тебе пришлось пройти через это. Я хотел бы…

— Остановись, — сказал я, скрестив руки на груди. Это был нелегкий подвиг. Я потратил довольно много времени на то, чтобы ещё больше накачать своё и без того большое тело. Я и раньше был как танк. Теперь я стал как гребаная армия, флот и Военно-Воздушные Силы вместе.

— Просто я не могу избавиться от ощущения, что если бы я только вёл себя умнее с Джеральдом, или был бы сильнее, или держался подальше от него…

— Мы уже миллион раз это обсуждали, брат. В том, что произошло, не было твоей вины. И не важно, как сильно ты себя за это изводишь, я никогда не буду тебя винить. Так что ты можешь просто выбросить это дерьмо из головы. Я сожалею только о том, что не убил этого ублюдка, когда у меня была такая возможность. То, что он умер в этом проклятом доме престарелых, было как удар под дых. Я надеюсь, что он чертовски страдал.

Он пожал плечами и проехал несколько миль молча, прежде чем сказать:

— Я никому не скажу, что ты питаешь ко мне слабость. Настоящую нежность и всё такое.

Это, наконец, заставило мои растрескавшиеся губы растянуться в первой настоящей улыбке, которая была у меня за последние пять лет.

— Ты всё такой же гребаный идиот, ты это знаешь?

— Ну, наконец-то! — ухмыльнулся он. — Рад, что ты вернулся.

И впервые за долгое время я действительно что-то почувствовал внутри. Слабый огонёк, но он появился у меня в душе.

— И я рад, что вернулся, — сказал я. И на этот раз я даже не солгал.

Долгий, горячий душ был благословением и компенсацией за всё, что пошло не так в моем мире за последние пять лет. Я задержался под струей воды, такой горячей, что она обожгла мне кожу. Покалывание боли напомнило мне, что я жив, что я победил, что я пережил обстоятельства, которые привели меня за решетку в первую очередь.

Я открыл гламурный флакончик шампуня и вылил немного на ладонь, затем провел ею по своим коротким волосам. Запах был таким же приторно-гламурным, как и флакон, ваниль практически ошеломила меня. Но было в нем и что-то еще. Что-то пряное, напоминающее корицу.

— Нет, только не это, — проговорил я, смывая шампунь, но было уже слишком поздно. Мой разум уже уплыл, вернувшись к последнему дню, когда я видел её, мою Эйнжел. Такое воспоминание должно было бы исчезнуть в уродливом сером мире тюрьмы, но этого не произошло, я продолжал жить и вспоминать. Хотя она никогда не отвечала на мои письма и не брала трубку, когда я звонил, даже когда её телефон выключился, и Питер сказал мне, что они с отцом уехали из города как раз в то время, когда меня арестовали. Я всё ещё думал о ней каждый гребаный день, когда просыпался в своей холодной камере. Девушка, которую я не мог забыть, и которая так легко забыла меня. Но это уже не имело значения. Воспоминание о тех мгновениях под дубом, ощущение её тела рядом со мной, озорство в её глазах — все это давало мне что-то, за что я мог держаться. И я крепко держался за неё, даже когда понял, что цепляюсь за память о ней вопреки её воле, а не благодаря ей.

Где же теперь моя Эйнжел? А если замуж вышла и уже есть дети? Или может, уехала, путешествует по миру, как она мне тогда говорила? Я использовал все свои связи на воле, чтобы попытаться найти её. Но когда они с отцом покинули город, её и след простыл. Всё, что у меня было, — это её образ, да те обрывки воспоминаний, которые я мог собрать вместе и перебирать, как кусочки разбитого стакана. И куски эти рассыпались.

Я тряхнул головой, чтобы прогнать воспоминания и унять боль внутри. Не позволять причинять мне боль ни ей, ни кому-то другому. Отпрянув назад, я ударил кулаком по белой кафельной стене. К его чести, на мраморе лишь легкая трещинка. У меня же хрустнули костяшки пальцев. Физическая боль была тем, что мне нужно, чтобы запереть любые чувства и раздавить их. Я сжал кулак и позволил горячей воде течь по нему, струя под моими ногами становилась красной и розовой, пока кровь стекала вниз. Я мог бы справиться с такими ранами. Такая боль была оправданной. Я был рад этому.