Криптонит (СИ) - "Лебрин С."

========== Из чего ты сделана? ==========

Когда я была маленькой, меня ничто на всём свете не могло испугать. Я была ворохом остроугольных костей, растрепанной, жёсткой чёлки, спадающей на дикие глаза, и воплей, но мне казалось, что я страшнее тигра и от моего рёва многоэтажки обрушатся в пыль. Я перебегала дорогу прямо перед проезжающими машинами, а водители матерились мне вслед; я прыгала по деревьям, кидалась в мальчишек булыжниками и хохотала, когда они пугались, потому что я — я ничего не боялась кроме собственного испуга.

Мне хотелось пронести эту слабоумную смелость до самой своей старости, но уже лет в пятнадцать она начала трескаться, и я поняла, что она была сделана из пластика, а не из камня. Или льда (потому что он тут же растаял бы под его глазами). Но я всё ещё была полна детской бравады и ободранных коленок. Ободранного, как у бродячей кошки, взгляда.

В мои ураганные семнадцать от меня прошлой уже ничего не осталось — я надела жемчуг и встала под вспышками фотокамер, как под обстрел. Под этими камерами в моём взгляде больше не было дикости — только царственное величие и чуточку тоски, которую я украла у звёздных актрис чёрно-белого кино.

Но внутри — в пределах фотосессий, когда моё тело ощупывали профессиональным взглядом, цепко выхватывая недостатки, которые невозможно продать (но всё ещё меня не видели) — я была слепым котёнком. Неприспособленным, одомашненным, испуганным потомком хищников, забывшим, что у него есть когти. Или — ещё не отрастившим их.

Я забывала о своей необузданной дикости и покорно стояла под обстрелом, непонимающе щуря глаза, пока меня ловят в кадр, чтобы показать на Дискавери. Так я себя ощущала — живым (или мёртвым, после восьми часов на ногах) экспонатом.

— Приготовься и…! Да, вот так… нет, нет, чуть поверни голову, нет… ну что такое… нам нужен перерыв! Встретимся через пять минут! Иди, попей водички, отдохни и возвращайся отдохнувшей и повеселевшей! — и тут же жёстко, но тихо, чтобы слышала только Ира: — Это никуда не годится, приведи её в работоспособное состояние, сей-час-же!

Вспоминая эти фотосессии, я могу привести только одно сравнение: безвкусный, пресный секс. Тебя мучают долгое время, и ни ты, ни фотограф не можете достичь оргазма. Ты для него бревно, а он для тебя насильник.

Ты спишь на ходу, а тебя трахают.

После того, как Миша, без энтузиазма вглядевшись в фотоаппарат и матерившись себе под нос, недовольно его швырнул одному из своих ассистентов, я позволила себе взглянуть в огромное панорамное окно студии. Тёмное небо с мрачными антрацитовыми облаками. Панельные многоэтажки большого города (я там не жила, только ездила на эти фотосессии) сливались с серостью неба.

Мрачно, но вполне в духе туманного ноябрьского утра. Мы начали в семь вечера воскресенья. Уже понедельник — а значит: школа, математика, уроки…

Как далеко это сейчас, но вспоминается по-прежнему с ужасом. В семнадцать это и вовсе было личным апокалипсисом, который начинался каждое утро и повторялся в следующее, как день сурка.

Я протёрла рябившие от вспышек и бессонной ночи глаза, и тут же подбежала Ира, испуганно отдирая мои кулаки от лица:

— Господи-боже, Юля, ты сотрёшь макияж!

И принялась оттирать с нижнего века пятна от туши. Я отводила взгляд вниз, лишь бы не смотреть на её сосредоточенное, слегка зелёное, лицо так близко, но выгнать её из своего пространства не могла, хотя меня выворачивало. Нет: я хотела откусить ей нос, но больше — спать. Я покорно стояла бы и дальше, если бы она не дёрнула меня за юбку и не шикнула, заставляя завалиться вперёд, как марионетку:

— Давай без своих выкрутасов! Миша от тебя вешается!

Таким тоном, будто я всё это время не старательно корчила из себя модель, а мазала собственным дерьмом стены. Будто я трёхлетняя. Будто она мне настоящая мать.

Я медленно перевела на неё взгляд, чувствуя, как глаза болят из-за лопнувших капилляров.

И в один момент вспыхнула, как звезда, которая собирается прыгнуть с неба и сжечь всё дотла.

И резко скинула с себя её руки. А потом быстрым шагом отправилась в гримёрку, не замечая, как одубевшие ноги задевают простыню, служившую декорациями, и всё падает к чертям, не слыша её воплей вслед. Я вообще ничего не слышала — в ушах у меня была вата, а грудь не могла сдержать желающее выбраться сердце.

Я тоже хотела выбраться.

Лицо горело.

Иногда она всё-таки во мне просыпалась — та десятилетняя вечно орущая дикарка, которая успокаивалась только со странными игрушками деда из старого металлолома. Они мигали зелёным и красным, из них торчали леска и проволока, но как же я их любила! А потом пришла Ира и выбросила весь этот «мусор».

Я помню ту гримёрку, в которой мы ютились чуть ли не на головах друг у друга, как сейчас — вешалки с безразмерным тряпьём, которое напяливали на нас, худощавых (а мы порой прыгали из-за этого до потолка), камерное тёмное пространство, в котором вечно пахло чем-то неуловимо-сладким и потом, маленькие туалетные столики со всем этим косметичным дерьмом. Я чуть не скинула его полностью, пока искала трясущимися руками средство для снятия макияжа. Не нашла. В процессе разнесла весь столик. Да и чёрт с ним. Возьму сухие салфетки и буду стирать ими наждачную матовую помаду — я её ненавидела. После себя она оставляла лёгкий проститучный флёр. Или кровавый — будто ты наелась стекла.

Я вспоминаю эти моменты — и мне хочется взять как можно таблеток с прикроватного столика, потому что мне становится трудно дышать. Потому что перед глазами всё расплывается, как тогда.

— Что это с ней? — недоумённо шушукались девочки, глядя на меня издалека, но ближе не подходя. В такие моменты всё во мне становилось визгливым, будто ломающееся стекло:

— Вам заняться нечем?

В том маленьком душном помещении я никогда не могла полностью вдохнуть, и я не могла себя узнать — со стороны это наверняка выглядело по-идиотски, когда я металась и огрызалась на всех. Я будто загнанная дичь дёргалась в капкане. А я никогда такой не была. Может, это ещё одна причина, по которой меня от этого места буквально воротило.

Но они отставали и сразу замолкали — и это меня успокаивало.

— Ты ведёшь себя как ребёнок! — Ира меня подняла за плечи, как куклу — снова. Я отправила ей взгляд исподлобья и мысленно пожелала умереть, не заботясь о том, как по-детски это было. А так оно и было. Ну и что ты сейчас сделаешь? Возьмёшь карандаш для губ и вонзишь его в артерию? А потом пойдёшь плакать в уголочке?

Милая маленькая Юля. Какой глупой ты была.

— Не трогай меня! — тут же процедила я. Хотя внутри у меня была целая истерика. Эту истерику в мои семнадцать могло спровоцировать что угодно — любой взмах бабочки на другом конце планеты. — Мне уже надо в школу!

«И ты мне не мать!»

Однажды я в детстве выкрикнула эту фразу ей в лицо, но потом она дала мне пощёчину. Я кричала это снова и снова, пока ей не надоело меня бить.

— В школу пойдёшь, когда мы сделаем нормальную фотосессию! — у меня дёргался глаз от этого слова, так что я опять переборола желание плюнуть ей в лицо. Она стояла в этом своём модном костюме и держала блондинистую голову ровно — ухоженная, твёрдая. Она смотрела на меня так, будто между нами была настоящая война, и ей во что бы то ни стало, надо было её выиграть. Но дело в том, что я тоже ненавидела проигрывать, особенно ей.

— А, так значит, «внеклассные кружки» важнее моей учёбы? — я разом выливала весь свой яд, который копился во мне очень долго, но который почему-то только в этом месте сводил меня с ума. И я не могла держать себя в руках. Эти самые руки были сжаты в кулаки, а глаза безумно сверкали — я видела это в зеркале. Я металась, как птица в клетке, была совершенно на себя не похожа.

— Кому ты такая, с таким характером, будешь нужна? Тебя больше ни одно агентство не возьмёт — Миша уже хочет нас выгнать!

— О боже, — я закатила глаза, повеселев. — Выгнать, значит? Скажи ему, что за это я подарю ему новый дом. Когда он выплатит мне гонорар, естественно.