Вергилия Коулл - Черный код
Произнося последнюю фразу, я повернулась к Максу. В его глазах теперь отражалась боль. Это я тоже понимала и даже в некотором роде испытывала ревность. Потому что все-таки умолчала о главном. Макс убил Соловьева не только ради того, чтобы спасти весь мир. Он сделал это и ради Даши и ее детей, ради их будущего. Еще один груз, взваленный любящим братом на плечи, чтобы нести до конца без малейшей жалобы. Догадывалась ли сестра, что в отличие от ее болезненной привязанности, его любовь к ней всегда была по-настоящему самоотверженной и бескорыстной?
Я вспомнила рассказы Дарьи о яростных криках Макса, доносившихся из его комнаты, и ударах в стену. Была ли это реакция на очередное видение? Он выплескивал боль и отчаяние, когда понимал, что снова случится нечто плохое, и ему придется с этим знанием жить? Наверно и любовниц себе поэтому заводил, чтобы ненадолго забыться и сбросить в сексе напряжение. Только вот забыться не получалось и выбросить знание из головы — тоже. Тогда и интим не приносил удовольствия, вне зависимости от того, насколько жестким он был. Получалось только хуже: Макс невольно привязывался к женщине, начинал видеть события и из ее будущего, как произошло с Оксаной и смертью ее мужа. Круг становился замкнутым. Знание порождало боль, боль порождала попытки найти успокоение с кем-то еще, новое знакомство порождало знание.
Может, поэтому Макс долго держал Оксану на расстоянии? Даже имя ее не спрашивал. Не хотел видений, но потом все равно сорвался.
Оставался последний вопрос, который я должна была рассмотреть.
— Думаю, в том, что профессора следовало остановить, никто уже не сомневается. Но меня мучило другое. Зачем требовалось именно убивать ученого? Почему нельзя было просто его предупредить? Встретиться с ним и рассказать о будущем? Попросить остановить разработки?
Я сделала глубокий вдох, собралась с мыслями, потому что коснулась самой зыбкой части своих рассуждений.
— Изучая прошлое объекта и пытаясь найти там ответы на свои вопросы, я столкнулась с тем, что он уже пытался предупреждать близких. Но ему никто не верил.
Меня так и распирало от желания повернуться к Максу и спросить, когда он впервые признался кому-то, что видит будущее. Наверно, это был тот давний разговор с отцом, о котором упоминала Дарья. К сожалению, Лютый в силу своего ограниченного мышления воспринял все в штыки и приказал сыну молчать. Макс стал действовать осторожнее, приходил к Вронской, но напрямую уже не признавался. Потом появилась Варвара…
В самую первую встречу проболтавшись об отношениях брата с женой, Дарья говорила, что та собиралась лететь с подругами на отдых, но Макс запретил, после чего супруги стали заметно отдаляться. Интересно, каким было его видение про Варю? Ее самолет должен был упасть и разбиться? Или она могла утонуть, купаясь в море? Так или иначе, Макс рассказал жене все. И напугал ее до полусмерти. Возможно, именно это Варвара имела в виду, когда писала «муж постоянно говорит, что я умру».
Она не поверила ему, посчитала сумасшедшим или, напротив, стала обвинять, что он все придумывает, лишь бы испортить ей жизнь и ограничить свободу. Впрочем, тут ее можно было понять: прежде о предсказании будущего говорили лишь гадалки и шарлатаны. Макс не походил ни на тех, ни на других, а вот на человека упрямого, властного и способного на все — очень даже.
— Поверил бы Андрей Викторович, если бы к нему подошел незнакомец и рассказал о видениях? — произнесла я вслух. — Скорее уж вызвал бы полицию и попросил забрать странного типа в сумасшедший дом. Профессор Соловьев не верил в Бога, в судьбу или в счастливый случай. Он не мог в это верить, потому что наука отрицает подобные явления, а Андрей Викторович считал себя человеком науки до мозга костей. Да никто бы, пожалуй, не поверил. Сумасшедшие дома полны людьми, которые утверждают, что слышат голоса или общаются с потусторонним миром. Добавление туда еще одного «провидца» даже бы и не заметили.
Я оборвала свой порыв говорить дальше, но мысленно продолжала монолог.
А, возможно, стало бы еще хуже. Не зря ведь такой страх мелькал во взгляде Макса, когда он твердил мне эти слова. Я не стала сообщать этого суду, но не сомневалась: Варвара скатилась на дно именно после того, как узнала о будущем. Может, именно этого боялся Макс? Неотвратимости судьбы? Именно это проклятие довлело над ним? Дата смерти Вари в списке с числами не совпала, потому что это было первоначальное видение Макса. Он пытался изменить будущее, и его жена в тот день не умерла.
Но Варе суждено было умереть. Поэтому ее стало кидать из крайности в крайность. Она заняла у жизни время, которое ей не полагалось. Из-за этого начала тихо сходить с ума. Появилась тяга к наркотикам и саморазрушению. Будто в Варвару заложили компьютерную программу без права остановить выполнение. Макс пытался удержать ее. Без любви. Возможно, из жалости или чтобы доказать самому себе, что он может хоть раз в жизни изменить результат, который видит. Потому что каждому человеку хочется верить в лучшее. Мы все инстинктивно надеемся, что плохого не случится, и что нам даны силы все исправить.
Обреченность, которая сквозила во взгляде Макса, когда он признался мне, что перестал бороться за жену, перечеркивала все надежды. Теперь я понимала его стремление молчать и не вмешиваться. Наверно, он даже ощущал себя виновным в том, что продлил агонию Варвары. Возможно, положенная ей судьбою смерть была бы легкой и быстрой. Милосердной. Макс же своими действиями продлил ее агонию. Обрек жену на длительные мучения, а себя — на смерть ребенка, рождение которого никогда не предполагалось судьбой и поэтому все равно бы не случилось.
Понятно, почему Макс не допустил и мысли, чтобы предупредить Соловьева. Я не могла представить, насколько хуже стали бы события, но на его месте тоже не пожелала бы рисковать. Вдруг распаленный перспективой профессор удвоил бы усилия и вместо восьми отпущенных на разработку лет уложился бы в четыре?
— Я изложила мотивы преступления, — подвела итог я, обращаясь к присяжным, — на этом мой отчет закончен.
Судья задумчиво кивнул и перевел взгляд на Г ригоровича.
— У обвинения есть вопросы?
Тот поднялся и застегнул пиджак. Посмотрел на меня, поглаживая ткань поверх пуговиц. Я напряглась: таким взглядом, пожалуй, снайпер изучает цель.
— Все эти выводы вы сделали только из проведенных с подсудимым сеансов?
— Да, — коротко бросила я.
— Но сам он никогда вслух не подтверждал ничего?
— Нет. Но и не опровергал. Как уже сказала, здесь имел место страх, что никто не поверит, и нежелание оказаться в психушке.
