Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова
Спасение, пришедшее с небес
Кипариса увозили по скоростной дороге рано утром через сутки после той страшной ночи. Никто и не пожелал ни в чём разбираться. Как и обычно все разбирательства были отложены на потом. А того, кто должен был нести охрану, если уж не самого «Ока Создателя», то Храма, ждала кара. Конечно, сокровищницу никто и не тронул, да и не мог. Конечно, отвечал за «Око Создателя» старый маг, но помощник сбежал. Что было таким же не прощаемым при подобных обстоятельствах нарушением. Бросил мёртвого мага в преддверии ночи встречи с предками, в открытом всем ветрам и злоумышленникам Храме, и тогда, когда была обнаружена пропажа алмазного сердца Храма Ночной Звезды – «Ока Создателя»!
Да и Барвинок расстарался, обвиняя именно Капу – Кипариса в хищении. А может, и в убийстве старого мага? Много ли старику надо. Стукнул пару раз, и нет его. Только помощник и знал, где тайник. Барвинку возразили, что же так тупо-то? Можно было сокровищницу разграбить, и сделать всё это незаметным до времени. К чему такое представление при стечении всего окрестного люда? К чему Кипарису присвоение «Ока Создателя», если он знал об уникальности алмазов и о сложности их реализации? Он же не бродяга, не посвящённый в тайны корпорации? Барвинок начал уверять, что Капа связан с особым бродягой – оборотнем, коему он и душу, скорее всего, заложил. Не только и священные чистые камни. Он не просто вор, а кощунник. Он умышленно создал такое вот жуткое представление, поскольку его задачей было именно надругательство над традициями предков и самим «Оком Создателя».
Путаницы было много, веры Барвинку не было, но и Капа стоял на допросе, где решалась его участь, как мрачная и немая скала. Он вызывал особую неприязнь в связи с открывшимися дополнительными обстоятельствами: он сын Сирени. Конечно, в силу своего уже возраста, в силу занимаемой ею должности, она была уже вправе обладать хоть десятком обнаруженных вдруг детей. К ней, настоящей, сын как таковой уже не имел отношения. И как ни тщился Барвинок опорочить Сирень, ему такого не удалось. А вот Сирень не сидела без дела. Пока Барвинок, ликующий по непонятной для посторонних зрителей причине, сопровождал Кипариса в числе двух палачей на казнь, Сирень послала своих верных людей обыскать владения самого Барвинка. В машине Кипарис хранил всё то же мрачное молчание. Он не выражал ни страха, ни заметного напряжения, будто ехал на невозможно скучную прогулку по навязанной необходимости. Исполняющие должность палача люди были расположены к нему больше, чем к его главному обвинителю. Они то и дело одёргивали суетливого Барвинка. Тот ехал как на собственную свадьбу, что наводило сопровождающих Кипариса людей на собственные уже подозрения против Барвинка. Чему радуется? Как вообще можно радоваться чужой смерти, пусть это и постигнет преступника? К тому же помощник мага не человек с улицы, не оступившийся простолюдин и не бродяга, слетевший с установленной колеи. Его проступок связан не с нарушением человеческих норм и законов, а высших установлений, коих сам Барвинок не знал. Знать не мог.
Сирень ехала на своей скоростной машине по следам той машины, что увозила Кипариса к побережью. Ей не могли чинить в том препятствий по её высокой должности. Если главная магиня решила присутствовать при казни, это был её личный выбор. Значит, ей было так надо. А сын там, не сын, это уже к делу не относилось. Но палачи краешком своей очерствелой души жалели её за материнское горе. Кроме Барвинка.
Остановившись на абсолютно безлюдном ответвлении дороги на опорах, созданным специально для того, чтобы привозить сюда преступников, палачи вылезли сами и велели выходить Кипарису. Он вышел всё такой же каменно-непроницаемый, что вызывало к нему не малое уважение. Спереди его руки были связаны цепью, похожей на ту, которой и сковал его Барвинок в позапрошлую ночь. Дорога заканчивалась, не доходя до побережья совсем немного. Спустившись вниз, все четверо направились к ближайшим скалам, идя параллельно морскому побережью по дороге, специально выложенной ровными рядами камней. От долетающих сюда брызг она была скользкой. Дул ощутимый ветер, орали большие птицы, живущие в скалах. Равномерно и однообразно шелестела морская безбрежность, поднимающаяся куда-то кверху, к небу, как казалось. Солнышка не было, а было равномерно и тускло пасмурно, серо, тоскливо. Будь наступающий день сияющим, мука обречённого человека была бы куда острее.
Кипарис остановился, с безразличием взирая на океан, который видел впервые. Казалось, его нисколько не тронул вид океана, подавляющий зрение, восхищающий мощью водной бесконечной пустыни. На самом деле он был поражён тем, что вода умеет дышать, что она имеет собственный голос. Поверхность синей бескрайности вздымалась и обрушивала на берег пенные свои выдохи, а потом шумно делала вдох и откатывалась от берега. Реки же, к которым он был привычен, были только подвижны, но безмолвны и об их дыхании, подобном живому существу, он и понятия не имел. А тут целый загадочный мир параллельный миру каменному, растительному и земляному. Он заглянул вниз, отчётливо просматривались камни и на дне, да и водоросли выбрасывало на берег целыми охапками. Выходит, что и там своя жизнь, в чём-то и подобная жизни на поверхности. С рыбами, скользкими животными, подводными растениями, даже с горами. Были там и такие существа, что шныряли и по берегу и по дну, иные выныривали на поверхность воды, где долго плавали и уходили в пучины. Только человеку там места предусмотрено не было. Он обернулся. Сзади вполне бодро шла мать. Она была в чёрном одеянии, в капюшоне на седых волосах.
