Ксюша Ангел - Пророчица (СИ)
Теряясь в огнях мимо проезжающих машин, пространство расплывалось огромной кляксой. На лобовое стекло липли белые мухи снега и тут же стирались синхронно двигающимися дворниками. Мысли плыли, сползали тающей снежной кашей с онемевшего сознания. Осталась лишь одна — въелась в душу кричаще — красными неоновыми буквами, и от того было еще больней.
Он сделал это.
Последняя стена сомнений рухнула, и внутрь хлынула сжигающая лава. Душа пузырилась, горела в агонии, уродовалась жестокой правдой.
Вспомнилась недавняя просьба Глеба, почти мольба: беги, Полина!
От себя не убежишь. Никогда. Очевидно же: я снова ошиблась. Наверное, проще никому не верить, подозревая в каждой произнесенной фразе скрытый смысл. Пропитаться цинизмом, как бисквит сиропом, плеваться сарказмом, не доверять даже самым близким, постоянно ожидая подвоха.
Я так не умела, да и учиться не хотелось.
И если мир хищных таков, каким мне показал его Влад, то я не желала в нем жить. Все просто — нужно расхотеть жить. Ведь кроме Глеба, у меня, по сути, никого и нет.
Рита будет плакать…
Влад придумает что‑нибудь, ведь судить его теперь проблематично. Победителей не судят.
Постепенно звуки отдалялись, а я расслаблялась, отдаваясь течению, закрыла глаза и уснула.
Вода в хельзе очень теплая. Песок — так вообще горячий, греет спину, и постепенно холод отчаяния уходит, сменяется спокойствием и смирением. Наконец, все закончилось.
Мертва.
Я в хельзе, на востоке, и больше никому не будет дела до кена пророчицы. Я отдала его, и отныне свободна.
— Не весь, — возражает моим мыслям темноволосый мужчина средних лет и почесывает аккуратно подстриженную бородку. Теплые карие глаза прищурены и сморят лукаво, а в уголках притаились хитрые морщинки. От него исходит невероятно сильная энергия, она окутывает, успокаивает, и мне хорошо. Рядом с ним не нужно бояться. Нет боли, обид и разочарований. И почему‑то хочется петь. — Ты должна проснуться, Полина.
— Не хочу. Здесь хорошо.
Я сажусь и смотрю на небо.
Солнце медленно сползает к горизонту, пряча большой красный бок в спокойной глади широкого озера, по воде идет рябь от слабого теплого ветерка, он касается моего лица, и я жмурюсь от наслаждения, как довольная сытая кошка.
— Ты не мертва. И это все снится тебе, — говорит незнакомец и хмурится.
— Тогда я не хочу просыпаться.
На небосводе оживают звезды, медленно проявляясь на постепенно темнеющем полотне. От солнца остается размытый, едва различимый след на горизонте. Скоро и его слижут волны, озеро уснет, а я буду сидеть и слушать тишину.
— Но ты должна. Нужно беречь тех, кого любишь.
Я поворачиваю голову. Мужчина смотрит вперед, в сторону горизонта. Больше не улыбается, но лицо сохраняет безмятежность и покой. То, чего мне так не хватало при жизни. То, что я обрела здесь.
— Беречь от чего?
Он смотрит на меня, улыбается, касается руки. И вдруг я понимаю: я дома. Рядом с ним не нужно прятать настоящее лицо, скрывать эмоции — напротив, можно выплеснуть их, очиститься. Открыться.
— Будет трудно, больно, иногда непереносимо. Но ты должна быть сильной. — Его ладонь с нежностью касается моей щеки, стирая слезы. Глаза лучатся заботой и лаской. — Нужно вернуться, Полина.
— Кто ты?
Он не отвечает, встает и входит в воду. Светлая рубашка отчетливо выделяется на фоне ночного неба, рукава колышутся ветром. Мужчина идет, медленно погружаясь — и вот вода уже почти полностью покрыла его, когда рядом раздается знакомый голос:
— Ты не спрячешься тут.
Захлебываясь страхом, инстинктивно отползаю, оставляя на песке ярко — красные отпечатки. Нет — нет, это мой сон! Убирайся!
Но Влад все еще здесь, подходит ближе, глаза горят безумием. Склоняется надо мной и резко кричит:
— Проснись!
Я открыла глаза. Яркий свет ослепил, пришлось зажмуриться, а затем долго привыкать. Зеленую палату клиники Кирилла я узнала сразу, попыталась встать, но тут же упала на подушку. Слабость была непреодолимая. Все тело, как вата — словно лишено костей и мышц и наполнено каким‑то желе.
Рядом со мной сразу же оказалась молоденькая медсестричка, начала поправлять трубочки и капельницы и усиленно смотреть на приборы.
— Глеб, — позвала я, ища глазами друга.
— Тише, — ласково ответила девушка. — Я позову Кирилла Алексеевича.
Ее не было несколько минут. Все это время я просто смотрела в окно. Хмурый зимний день, больница…
Зачем меня спасли? Не лучше ли было остаться там, в хельзе или во сне, похожем на хельзу? Сидеть на песке, говорить с приятным мужчиной, купаться в теплой воде прозрачного озера…
— Полина… — Взгляд лекаря атли взволнованный, тревожный, сделал еще хуже. Жалость я не смогу перенести. Все, что угодно, кроме жалости.
— Позови Глеба, — упрямо прошептала я и отвернулась.
— Ты не можешь… — Он запнулся. — Не имеешь права произносить его имя.
Я закрыла глаза, понимая, что плачу. Тело предавало — с каждой секундой все больше отказываясь подчиняться. Голова горела огнем, запястья откликались ноющей болью — постоянным напоминанием о совершенном ритуале.
— Вытащи их, — прошипела, разозлившись. — Вытащи чертовы капельницы! Не хочу, не буду…
Забилась в истерике, Кирилл что‑то кричал, затем появились люди…
Перед глазами поплыло — то ли от слабости, то ли от лекарства. Я пыталась бороться, злиться, но в итоге беспамятство одолело, и я сдалась.
Больница, капельницы, уколы… Зачем? Я любила его, а он чуть не убил меня. Сознательно. Так что осталось? Вспомнился добрый взгляд человека из сна. Интересно, он существует, или я придумала его, чтобы самосохраниться, не сойти с ума? Последнее удавалось с трудом. Очень хотелось увидеть Глеба, а его не было. Глупые законы! Если умру, даже не попрощаюсь с ним.
Лучше мне не становилось, несмотря на лекарства и заботу Кирилла. Наверное, чтобы выздороветь, нужно желание, а его не было. Совершенно.
Рита постоянно плакала у моей кровати. Я любила сестру, но в такие моменты едва сдерживалась, чтобы не прогнать ее.
