Алан Аюпов - Сад фонтанов
— Ну, вот! — облегчённо вздохнул. — Теперь можно продолжать наше путешествие.
Она молча кивнула, потом наклонилась и быстро собрала, оставшиеся без мешка, мои разбросанные по земле вещи в свой рюкзак. Спасительная верёвка последовала туда же. Только после этого она махнула рукой, мол, можно продолжать путь. Я повернулся и пошёл… Но тут выяснилось, что ходить без штанов очень неудобно!.. Особенно, когда следом идёт симпатичная служительница храма!.. Прохладно, что ли?.. Как это женщины умудряются всю жизнь бегать с голыми ногами?! Усмехнувшись своим нелепым размышлениям, затуманенный всякими глупостями, не заметил, как вышел в просторное помещение с лестницей. Поскользнулся на первой же ступеньке и покатился вниз. Никогда не думал, что мне доведётся размять рёбра таким экстравагантным способом. И катиться бы мне до самого конца, но тренировки молодости всё-таки сказались. Сдержавши своё скольжение, поднялся на ноги и, подхватив выроненный факел, медленно продолжил спуск, как все нормальные люди. Ступеней оказалось всего 10. Потирая ушибленные места, молча поглядывал, как спускается жрица.
— Всё нормально, — сказал я, в ответ на её ласковое прикосновение к моему заплывающему громадным фингалом глазу.
Она улыбнулась и показала рукой куда-то в глубь пещеры. Я обернулся. Там впереди что-то белело. Забыв про всё, ринулся туда. Это был громадный мраморный саркофаг, весь изрисованный виноградными гроздьями, пальмами, увешанными странными плодами и ещё какие-то знаки. В ширину это сооружение было около шести метров, в длину света факела не хватало, потому-то я пошёл в обход. Жрица осталась на месте. Добравшись до противоположного угла, прикинул длину. Наверное, метров 15 будет, а чтобы не возвращаться одним и тем же путём, решил обойти вокруг, заодно рассматривая барельефы. Где-то на середине пути вдруг заметил на верхней плоскости очень знакомые углубления. Рука сама потянулась в карман за диковинными футлярчиками. Я расставил, сравнивая рисунки, отбросил колпачки в нужном направлении, но ничего не происходило. Подошла служительница, взяла у меня из руки факел. Я наклонился ниже, осматривая поверхность вокруг странного знака. У вершин общего треугольника едва виднелись крохотные отверстия. Осторожно, чтобы не уронить и не потерять, вынул по одному из коробочек ключики, вставил в эти замочные скважины. Повернув каждый из них на пол-оборота, оглянулся на жрицу. Она улыбалась. Глаза её светились счастьем. Удивиться не пришлось, так как в это мгновение крышка саркофага медленно начала подниматься. Яркий свет, брызнувший изнутри, буквально ослепил. Последнее, отпечатавшееся в памяти — это я, стоящий на краю мраморного гроба со смеющейся, счастливой девушкой на руках. Притягивающий, неизъяснимый свет, манил, звал к себе. И мы вошли в него!!!
* * *— Не судить людей надо, не огорчаться за их судьбу, не страдать за себя, то есть не воспринимать их судьбу лично. Но помнить, что каждый жил, живёт и будет жить только так, как смог понять жизнь, ощутить её живою в себе и открыть сердце для творчества в ней, пусть даже в одном только её аспекте.
— Хорошо ли это, плохо ли, быть не таким, как все, не знаю. Зато прекрасно знаю, как это — быть белой вороной. И чем светлее перья, чем сильнее ты отличаешься от окружающих, тем чувствительнее ощущается твоя неодинаковость. Кто из нас в этом случае нормальный, не берусь утверждать. Хотя думаю, что все нормальные, а вот такие, как я (с точки зрения общества) и есть те самые отшельники, отщепенцы цивилизации. С точки зрения, разумеется, меня, обычного человека. С другой же стороны, всё с точностью до наоборот. Даже больше. Пользы от таких, как я, будет поболее. И польза эта не материальная. Её пощупать или понюхать нельзя. Вот именно поэтому все считают нас балластом. А балласт-то — они. Трудно быть непонятым, ещё труднее пытаться объяснить себя другому. И уж совсем безнадёжное дело сделать то же самое самому себе, — говорил я, сидя в шезлонге с огромным бокалом прекрасного напитка. В таком же кресле напротив сидела женщина, чем-то очень знакомая. Мне никак не удавалось рассмотреть её внимательнее.
— Никого нельзя поднять на более высокую ступень. Можно только предоставить возможность подниматься, служа живым примером. Но если человек не найдёт в себе любви, он не поймёт, что встретился с высшим существом, и будет жаловаться, что ему не дали достаточно любви и внимания, и хотя сам стоит рядом, но не видит протянутых ему рук. И того, что он не смог по неустойчивости и засорённости своего сердца увидеть предлагаемой ему любовной помощи, он не понимает, Отсюда недовольство и жалобы. Кто ты?!
— Не знаю.
— Чего ты хочешь?
— Представления не имею.
— Что такое добро?
— Не знаю.
— А что такое зло?
— Тоже не знаю.
— А что же ты знаешь?
— Ничего.
— Можно подумать, будто ты в школе не учился? И думать никогда не пробовал. Тогда каким же образом ты сюда смог попасть?
— Учился. А как сюда попал, представления не имею.
— Так почему ничего не знаешь, если учился?
— Потому что нас этому не учили.
— И после этого ты утверждаешь, что нормален?
— Да!
— Интересно. Если ты ничего не знаешь, так как же ты можешь знать, что такое любовь.
— А я и не знаю. Но очень хочу узнать.
— Но как ты можешь узнать, если у тебя нет отправных точек?
— Почему нет?
— Да потому что ты ничего не знаешь.
— Если я чего и не знаю, то это ещё ничего не значит.
— Сплошные загадки и противоречия.
— Никаких загадок. Просто мои ценности иные, а, следовательно, и отправные точки не совпадают с общепринятыми. Потому мы или, точнее, такие, как я, и являемся белыми воронами.
— Что значит «другие ценности»? По-твоему, золото не есть золото, и Джоконда не Джоконда?
— Нет. Почему же. И золото остаётся золотом, и Джоконда остаётся шедевром. Только оценка всего этого несколько иная. Если вы, будем так говорить, не имея в виду конкретных личностей, благоговеете перед картиной, и сходите с ума от блеска металла, то для нас это имеет совершенно иное значение. Не буду говорить о презренном металле, скажу только, что прекрасно нарисованная картина остаётся всего лишь картиной и только. Автор, её рисовавший, потратил на создание или, вернее, созидание этого шедевра достаточно много времени и сил, но не для того, чтобы получить за свою работу много денег из золота и серебра. Писал он сие для души. Он рисовал то, что видел когда-то, а не ту никогда не существовавшую Джоконду, которой-то и в помине никогда не было. И любить её он просто не мог. В его задачу входило попытаться передать людям через живопись, посредством воздействия на зрительные рецепторы, в простоте бытия называемыми глазами, всю красоту мироздания, гармонию мира. Но это Сизифов труд. Как можно увидеть целое в миллионной или того больше частице от действительно целого?! Ведь люди в простоте своей свели все его труды к самому банальному созерцанию и восхищению человеческим телом, а не совершенством труда создателя.
