Безумные Альфы - Ленор Роузвуд

Подхожу к двери и открываю, подбородок поднят — жест, который выглядит уверенно, но я не чувствую себя такой. Мне нужно показать им, что те стены, что осыпались во время течки, уже стоят на месте.

Показывать — им.

Помнить — себе.

Валек стоит в проёме, холодные серебристые глаза пробегают по мне, как сканер. Ищут угрозы. Боль. Страх.

Психопат — да. Но всё равно альфа.

И защитник — даже когда я этого не хочу.

— Чума хочет тебя видеть, — произносит он без лишних слов. — В медблоке.

Я хмурюсь. — Зачем?

На губах вспыхивает его фирменная полуухмылка — белые зубы, едва заметный вызов.

— Спроси его, маленькая омега. Я всего лишь посыльный.

Губы сами дергаются — то ли от раздражения, то ли от чего-то куда более опасного.

Я ему никакая не маленькая. Ничья.

Даже если моё тело во время течки вопило обратное.

Но я не спорю.

Просто выхожу в коридор. Он идет рядом — близко, слишком близко. От него идёт тепло, и каждый нерв под кожей начинает вибрировать, будто его присутствие — ток.

Я сжимаю зубы. Игнорирую его. Игнорирую себя. Смотрю только вперёд — в сторону клиники, дорогу к которому теперь знаю лучше собственной ладони.

Чума ждёт сразу у входа — маска на месте, поза ровная, точная. Он поднимает голову при моём появлении.

— Айви. Как раз вовремя. — Он хлопает ладонью по столу, от чего бумага хрустит. — Прыгай.

Я колеблюсь. Мой взгляд сам тянется к Валику.

Он облокотился на стену, руки скрещены. Смотрит.

Он всегда смотрит.

Чума замечает.

— Валек, оставь нас. Нужно обсудить кое-что… личное.

Глаза Валека опасно сужаются, но он отлипает от стены.

— Конечно, док. Буду прямо за дверью. Если что.

Слова звучат будто небрежно, но под ними — сталь, обет. Он не уйдёт далеко. Он не даст никому ко мне приблизиться. И от этого внутри всё… путается.

Слишком много. Слишком сложно.

Я отвожу глаза, пока он уходит, и поднимаюсь на стол.

Чума подходит ближе — его руки в перчатках осторожны, почти… мягки. Он снимает повязку, и я стараюсь не дёрнуться.

Он трогает меня так, как трогает врач.

Это просто осмотр.

Это ничего общего не имеет с тем, как он прикасался ко мне тогда — с той осторожной, почти благоговейной нежностью, от которой у меня перехватывало дыхание.

Но тело помнит.

Я чувствую призрак тех рук, того голоса, того шёпота.

Хватит.

Я резко выдыхаю, отгоняя наваждение. Тогда — было. Теперь — нет. Сейчас я просто пациентка. Их ответственность.

— Заживает хорошо, — бормочет Чума, касаясь ранки. — Никакого воспаления. Швы крепкие.

— Отлично. — Голос у меня чужой, ровный. — Я могу идти?

Он замолкает, голову слегка наклоняет. Даже под маской я чувствую его взгляд — сосредоточенный, острый.

— Ты замкнулась, Айви. — Его голос тихий, но уверенный. — Больше обычного.

Я пожимаю плечами. Это движение тянет кожу, но я не подаю вида.

— Всё нормально.

— Правда? — Он скрещивает руки, маска наклоняется. — Потому что со стороны ты выглядишь… потерянной.

Слово ударяет прямо в цель. Как удар кулаком под рёбра.

Потерянной.

Так он меня видит? Как маленькую девочку, выбившуюся из мира, который слишком огромен и жесток?

Нет.

Нет.

Я не потеряна. Я не слабая.

И я не позволю ни одному альфе — даже им — заставить меня забыть это.

— Я не потерялась, — говорю я, холодно, твёрдо, как камень. — Я прекрасно знаю, кто я. И кем я точно не являюсь.

Чума молчит.

Долго.

Его взгляд — скрытый маской, за янтарными линзами — всё равно прожигает меня насквозь. Он видит слишком много. Слишком ясно.

Потом он тихо вздыхает.

— И кто же ты, Айви? — спрашивает он мягко. — И кем ты не являешься?

Не ваша.

Не их.

Ничья.

Слова жгут язык, горькие, как уксус.

Но я проглатываю их, загоняю поглубже, как рвоту.

— Я не та, кого нужно нянчить, — выдыхаю, сжимая пальцами шуршащую бумагу на столе. — Я не игрушка и не домашний питомец. Я выжившая. И буду делать всё, что нужно, чтобы ею оставаться.

Чума медленно кивает, будто соглашаясь — или смиряясь.

— Я знаю, что будешь, — говорит он тихо. В его голосе слышна боль. — Но выживание — это не жизнь, Айви. Ты заслуживаешь большего, чем просто цепляться за край. Ты заслуживаешь счастья. Заслуживаешь любви.

Любви.

Слово обрушивается на меня, как удар. Я вздрагиваю, будто он распустил мне пощёчину. Сердце ломится из грудной клетки, горло сжимается.

Любовь — это сказка.

Сон.

Ложь для мягких, наивных существ.

— Мне не нужна любовь, — хриплю я, отворачиваясь. Горечь поднимается к глазам. — Мне никто из вас не нужен. Мне нужно только, чтобы меня оставили в покое.

Чума склоняет голову — жест понимающий, но болезненный.

— Если это правда то, чего ты хочешь, — тихо произносит он. — Мы примем это. Все. И мы никуда не уйдём. Мы рядом. Пока ты сама не скажешь иначе.

Я резко поднимаю взгляд. Это обещание. Тихое. Непоколебимое. Настоящее. И именно то обещание, которое я не могу принять. Не имею права принимать. Потому что если позволю себе в него поверить… Если дам себе расслабиться, довериться… Я сломаюсь. Окончательно. Безвозвратно.

Поэтому я делаю единственное, что могу.

Я становлюсь твёрдой. Холодной. И отталкиваю его. Отталкиваю их всех — рукой, голосом, сердцем.

— Мы закончили? — спрашиваю я ледяным тоном.

Чума медлит. Его пальцы постукивают по бедру. Его тело излучает неловкость. Он нервничает.

Плохой знак.

— Вообще-то… нам нужно обсудить ещё кое-что.

В животе всё сжимается. Я слишком хорошо научилась читать его, даже сквозь маску — и сейчас он тревожен. Он боится сказать то, что собирается сказать.

— Что? — спрашиваю я настороженно.

Он откашливается — глухой, удивительно человеческий звук.

— Твоя течка прошла… нестандартно, — начинает он осторожно. — Риск… скажем так, последствий после первого раза меньше, чем обычно, но… если в будущем не использовать защиту…

Он замолкает, словно язык запутался.

И тут меня накрывает.

Я бледнею. Дыхание рвётся.

— Чего? — выдавливаю я, хотя уже знаю.

Хотя знала всё это время. Надеялась не думать. Не смотреть правде в глаза.

Чума выдохнул — устало, тяжело.

— Речь о возможной беременности.

Слово режет, как нож прямо по коже.

— Не знаю, сколько вам рассказали в Центре, — продолжает он мягко. — Но когда омега в течке оказывается под узлом, всегда существует вероятность...

— Я знаю, откуда берутся дети, — резко обрываю я, голосом — как бритвой.

Он поднимает ладони в примиряющем жесте.

— Прости. Я не хотел показаться покровительственным. Я лишь хочу, чтобы ты