Отдана горгулье - Эми Райт
Она мягкая. Такая мягкая и теплая, она пахнет как самый сочный цветок, который когда-либо цвел. Ее кожа податлива под моей хваткой, и я в ужасе боюсь, что в любой момент острые когти вонзятся в ее плоть.
Женщина кричит и бьется в моих объятиях. Я пытаюсь пошевелиться, чтобы сойти со своего насеста, но ноги по-прежнему каменные.
— Пожалуйста, не бойся, — после стольких лет мой голос кажется грубым. Мне приходится откашляться. — Пожалуйста, не бойся. Я только хочу, чтобы ты была в безопасности.
Она извивается, и я осторожно разворачиваю ее лицом к себе, все еще придерживая ее почти обнаженное тело, чтобы она не упала. Она запрокидывает голову и смотрит на меня снизу вверх. Ее глаза расширяются, но она больше не кричит.
— Обещаешь?
— Клянусь в этом. Я бы никогда не причинил тебе вреда, — мой ответ мгновенный. Горгулья не может лгать, но эти слова — самые правдивые из всех, что я когда-либо произносил.
— Кто ты? — она все еще смотрит на меня, но больше не сопротивляется.
Несмотря на лучшие намерения, мой взгляд на мгновение опускается на выпуклости ее прекрасной груди, прежде чем я снова перевожу взгляд на ее лицо.
— Горгулья, — монстр, проклятый за свои грехи. Этого я не говорю. Не нужно давать ей еще один повод презирать меня.
Женщина дрожит. Должно быть, она замерзает на холодном ночном воздухе без одежды. Я держал ее на расстоянии от своего тела, чтобы дать немного пространства, но теперь я прижимаю ее поплотнее. Я обхватываю нас обоих крыльями, укутывая ее ими, как плащом.
Она ахает, но как только оказывается в моих объятиях, кладет голову мне на грудь и вздыхает.
— О! Теперь ты теплый. Раньше ты был холодным.
Даже мой хвост обвивается вокруг нее, страстно желая соприкоснуться с этим милым, совершенным созданием.
— На самом деле я не каменный, — по крайней мере, не сейчас. Теперь, когда она почти полностью обратила процесс окаменения вспять за одну ночь. Утром я снова превращусь в камень, как делал с тех пор, как был проклят. На данный момент я из плоти и крови, как и любое другое существо. Ну, в основном. За исключением ног. За исключением шрамов, которые тянутся вверх и вниз по правой стороне моего тела. Непогода не пошла мне на пользу. До сих пор это меня не беспокоило. Не тогда, когда я думал, что сдамся, в конце концов рассыпавшись в прах. Теперь мне интересно, насколько отвратительным она меня находит.
Женщина слегка покашливает.
— Что ж, это, безусловно, интересный способ познакомиться. Надеюсь, я не помешала тебе спать или что-то в этом роде.
Я смеюсь.
— Посмотри на себя. Принцесса, ты можешь мешать мне в любую чертову ночь, и я буду чувствовать, что мне повезло. Но нет. Горгульи спят днем.
Она не отталкивает меня и не пытается освободиться. Меньше чем через полминуты она говорит со мной так, как будто это самая естественная вещь в мире. Чертовски похоже на то. Я не могу представить себе ничего более совершенного, чем чувствовать, как ее мягкие изгибы прижимаются ко мне, и вдыхать ее аромат. У моего бедра подергивается член, и да, хорошо, я могу представить одну вещь, которая могла бы быть более совершенной.
Это все, что нужно: мысли забредают на опасную территорию, и я представляю, как поднимаю ее, пока она не сможет обхватить ногами мою талию, и помогаю ей опуститься на член. Боже, он утолщается и набухает между нами, и я уверен, что она тоже его чувствует. На мне только крошечная набедренная повязка. Я больше не чувствую ни холода, ни жары. Это означает, что ничто не помешает неуправляемому органу ткнуть ее в живот, как какому-нибудь зверю.
Я должен отпустить ее. Я действительно должен, но я не могу заставить свое тело повиноваться. Вместо этого я притягиваю ее еще ближе и вздрагиваю, когда ее мягкость соприкасается с теми местами, где я тверд и возбужден.
— Как я могу называть тебя, принцесса? — ее зовут Джесси, но я с трудом могу признаться, что пялился на нее две ночи, даже сейчас.
Она улыбается мне, и я клянусь, что в изгибе ее губ есть лукавство.
— Ну, вообще-то, мне очень нравится принцесса. Но, полагаю, ты мог бы звать меня Джесси. Если хочешь. А как насчет тебя? Как тебя зовут? Или у горгулий нет имен?
— У нас есть имена, — будь я проклят, если могу вспомнить его прямо сейчас. Не с ощущением, как она прижимается ко мне, которое пробегает по каждой жилке в моем теле, разжигая пламя. Не с ней, спрятанной под моими крыльями, как будто ей здесь самое место.
Джесси смеется.
— Ну и? Ты собираешься сказать мне его?
— У-Уильям, — клянусь Пресвятой Девой, я запинаюсь о собственный язык, как будто никогда раньше не видел женщины. — Уильям дю Бюиссон, к твоим услугам.
Она приподнимает бровь.
— Что-то подсказывает мне, что ты действительно это имеешь в виду, Уильям. Кстати, спасибо, что спас меня.
— Для меня это одно удовольствие, — Господи, так оно и есть.
Она усмехается, бросая взгляд вниз, на то место, где ее маленькое тело прижато к моему большому твердому. Я сглатываю. Я такой твердый, Боже, она определенно знает.
— Да. Я вижу. Мне, наверное, пора заканчивать свой танец.
— Твой танец?
Она кивает.
— Видишь ли, владелец этого театра заплатил мне за то, чтобы я приходила сюда каждый вечер и танцевала. Только он не смотрит. По крайней мере, я думаю, что он не смотрит. Но я не уверена. Так что, думаю, мне лучше продолжать танцевать, если я хочу получить деньги.
Я думаю о том, чтобы позволить ей. Дьявол забери мою душу, я действительно так думаю. В конце концов, я обнаруживаю, что у меня еще есть остатки чести.
— Это для меня. Он пытается разбудить меня. Он сказал мне, что будет присылать тебя сюда каждую ночь, пока я не проснусь.
Ее глаза расширяются, но улыбка не сходит с ее лица.
— О! В таком случае, полагаю, я сделала то, за что он заплатил мне сегодня вечером, — она делает паузу и прикусывает пухлую нижнюю губу. — Хотя, ты все же не можешь сказать, что полностью проснулся? Потому что мне действительно не помешала бы зарплата до конца недели, а это всего лишь вторая ночь.
Ухмылка растягивается на моем лице, когда я понимаю, что она предлагает.
— Ну, в таком случае, нет, — я указываю на насест. — Просто посмотри на мои… ноги. Их все еще
