Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
День прибытия в Цитадель выдался не по-весеннему теплым. Солнце грело так ласково, словно на смену месяцу таяльнику пришел даже не зеленник, а сразу цветень. Теплые свитки показались жаркими, как овчинные тулупы, и будущие колдуны с облегчением сбросили их, втайне радуясь, что не видят матери, которые обязательно бы принялись бранить. Креффам же было все равно, а Лесана с Айлишей, пользуясь тем, что никто из деревенских кумушек не закудахчет над ухом, сняли с голов платки и даже слегка распустили волосы.
Тамир нет-нет украдкой бросал взгляды на своих спутниц невольно сравнивая их друг с другом. Чего, казалось бы, разного: то девка и то девка — по две руки, по две ноги, по косище. Вот только если дочка бортника — румяная сдобная вся какая-то мягкая, словно только что вытащенный из печи каравай — вызывала в душе юного пекаря теплое любопытство, то юная лекарка с нежным румянцем, подсвечивающим смуглую кожу, с темными завитками волос над открытым лбом, казалась сладким сахарным коржиком. Он и смотрел на нее, как на дивное лакомство, когда и отведать хочется и страшно к такой красоте прикоснуться… Вот отчего так? И юноша простодушно гадал про себя — в чем же дело? Смотрел то на одну, то на другую, но ответа так и не находил.
Если бы только они познакомились не здесь, а в его родном городе! Она бы и знать не знала, что на лошади он сидит, словно куль с горохом… Юноше впервые стало мучительно стыдно за свою неловкость, за рыхлое колышущееся в седле тело. Ах, если бы он мог показаться этой девушке с другой стороны! И он представил, как сделал бы ей нежнейшее лакомство из пышных сливок, ореховой муки, сладкого сиропа и винных ягод. Лакомство, которое можно было отведать только в столице и… в его лавке.
Как мечтал он стать изготовителем диковинных сластей! И наверняка стал бы, не приди за ним крефф. Тот день навсегда врезался в память как день, когда сладкие надежды налились горечью разочарования и понимания — ничто уже не будет так, как прежде…
Что уж греха таить, мало кто понимал, откуда в вихрастой голове сына простого булочника из захолустного городишки взялась мысль отступить от родительского дела и вместо хлеба взяться печь сладости, что подают к столам богатеев. Кто будет покупать их, тратить звонкую монету? Разве что изредка, да и то только побаловаться. Ведь у каждой хозяйки есть рецепт своего пирога, что передается от матери к дочери — черничного, яблочного, макового… Кому нужны эти витые кренделя, за которые просят цену доброго каравая?
«Пороть дурня надо было чаще, пороть», — ворчали старики, глядя как к лавке Тамирова отца подъезжает очередной купец и отмеривает на придурь мальчишки мешочек цукатов, заморских приправ или орехов. Вот только… кривили брюзги душой, многим в городе нравились коржики, пряники и крендельки, что делал молодой пирожник. Иной раз — только-только поползет по улице сладкий запах сдобы, как уже стекаются к порогу булочной хозяйки и охочая до сластей ребятня.
А еще не понимали сплетники того, что у батюшки непутевого парня не то что рука, голос никогда не поднимался на сына. Оно и понятно — родился тот, когда родители уже не чаяли дождаться наследника, от того и тряслись над ним как над расписным кузовом. Матушка так вообще без догляду не выпускала на улицу — все с собой да только за руку — боялась, обидят ее кровиночку. Сынок-то рос дебелый, пухлощекий, застенчивый. На такого у хулиганья рука сама собой поднимется, что ему — неповоротливому, толстопятому да заласканному окромя насмешек и тумаков ждать?
Конечно, мать своего ненаглядного и до старости с родительского порога не выпустила бы, но он сам от нее сбежал в «большой» мир, что шумел за воротами отчего двора. Вот только мир встретил пухлощекого болезненного Тамира неласково, застенчивый мальчишка не очень-то понравился соседским сорванцам.
Горько маменька плакала, прикладывая к разбитому лицу тряпицы, смоченные в отваре подорожника, со слезами кляла окрестных задир. Но сын только упрямо кусал губы и ни разу даже не ойкнул, когда приведенный батюшкой лекарь накладывал лубок на сломанную руку. «Ты не плачь, мне не больно», — повторял он безутешно причитающей родительнице. Та уже втайне и порадовалась, что отбили ее дитятку охоту совать нос со двора, но…
Едва только поджили синяки, непослушный сорванец снова сбежал на улицу, и к вечеру снова слезы материнские падали на его лицо.
— Что же тебе неймется-то, глупому? Куда тебя все несет? — вопрошала родительница, хлопоча вокруг сына.
— Ты не плачь, — едва шевеля разбитыми губами снова ответил Тамир. — До свадьбы-то заживет.
Горе луковое!
Вот тогда-то отец внял стенаниям жены и решил занять отпрыска делом, стал брать с собой в пекарню — учить завещанной от прадеда премудрости. Как ни странно, мальчонке понравилось отмерять муку, разводить дрожжи, ставить опару и глядеть, как она медленно оживает — пузырится и ползет из кадки. Хотя… ежедневное вымешивание хлебов любознательному пареньку быстро приелось и он, тайком от отца стал делать печево по-своему. То изюму в опару кинет, то меда добавит. А иной раз сядет, пока отец с караваями возится, да и налепит из остатков теста птиц, цветов, колосьев — украсит ими хлеб.
Отец поначалу сердился — где ж это видано ерундой такой заниматься, но Тамировы караваи раскупались гораздо шибче привычных хлебов. А потом в лавку пришла одна из соседок и, стесняясь, попросила испечь ей сдобную булку, да чтобы украшена была чем диковиннее, тем лучше — удивить решила хитрая баба приехавших из деревни сватов. Так потянулись к булочнику горожане.
Уже через пару лет давешние сыновние обидчики чуть ли не в ногах у Тамира валялись, прося сделать для своих зазноб то сладкую ватрушку, то хитро закрученный крендель, обсыпанный маком, то воздушную хрустящую плетенку. Другой бы припомнил тумаки с шишками и отказал вчерашним мучителям, но юный тестомес зла за душой держать не умел, да и к чему детские обиды лелеять? Давно уже зажили те синяки и ссадины. Было б об чем вспоминать — так рассуждал юноша. Вот только сломанная рука на погоду частенько ныла, становясь как деревянная. Но и то не беда. А если даже и беда, то уж точно не такая, чтобы на весь свет озлиться.
Кто знает, может, так и трудился бы Тамир в отцовой пекарне, радуя соседей то сдобными жаворонками, то сладкими обсыпными булками-розочками, если бы не приехал однажды в город столичный кудесник мастер Сорон. Приехал-то он родню повидать, а увидал лавку булочника, в витрине которой стояли, выпятив румяные бока, лоснящиеся сдобные лебеди с сахарными крыльями и тонкими шеями.
Сорон застыл тогда, гадая, кто же сотворил в здешнем захолустье такие чудеса? А засахаренные ягоды в лебединых клювах светились на солнце, будто драгоценные камни. И текла в сахарных берегах мармеладная речка, и на волнах ее покачивались чудо-птицы… А когда Сорон узнал, что тот волшебник, который заставил его испытать давно позабытое чувство восторга — всего-то мальчишка, не раздумывая отправился в дом паренька.
