Вороны вещают о смерти - Darknessia
Наверно, такое происходит с каждым. Настает момент, когда приходится выбирать, что важнее: быть собой или быть со всеми. Что лучше, я пока не знала.
Глава 4. Что люди скажут?
Утро началось с криков.
Я с трудом разлепила веки. Полежала немного на бугристом соломенном матрасе, смаргивая остатки сна. Огляделась.
В доме все было привычно и правильно. Из щелей в потолке свисала солома, а в углу в полутьме виднелась паутина с черными точками-мошками и маленький паук. Он всегда вил паутину в этом углу, прямо над моей головой, и я уже привыкла видеть ее каждое утро при пробуждении.
У другой стены тихо свистела во сне матушка. Ее дыхание сделалось заметно ровнее и чище после целебного настоя, хрипы утихли, и кашель беспокоил ее лишь дважды за ночь.
В доме пахло старым нагретым деревом, соломой и болотником, который я с вечера разложила на тряпице сушиться. Сквозь щели между ставнями пробивался нежный утренний свет. Лучи падали на пол наискосок, и в них можно было рассмотреть медленно кружащие пылинки, которые только на свету становились видимы. Ребенком это всегда меня завораживало: чудилось волшебство в том, что одни вещи видны лишь в свете, а другие только в темноте.
Все вокруг казалось обыденным, таким, каким и должно быть. Однако ощущение чего-то нехорошего, оставшееся после сна, не покидало.
Вот оно, послышалось что-то снова.
С нарастающим беспокойством я пыталась понять, отголоски ли ночных видений все ещё звучат в голове, или звуки исходят снаружи. Сначала казалось, что кричат перепуганные лесные птицы. Наш двор граничил с лесом, и бессонными ночами часто можно было слышать возню дикого зверья, совиное уханье и скрипы гнущихся под натиском ветра деревьев. Вот и сейчас подумалось, что это переполошились птицы.
Но голоса разнились, скоро я поняла это. Глухие, далёкие и тонкие. Слов было не разобрать. Я замерла и прислушалась, а сердце болезненно сжалось, хоть и не было пока поводов подозревать плохое.
Так и не сумев ничего разобрать, я поднялась с постели, накинула на плечи платок поверх ночной рубахи и выглянула во двор.
Зябкий утренний воздух заставил поежиться. Над селом стоял туман. Рваными клочьями он укрывал поля и речку. Крыши домов и высокие резные идолы выступали из белой дымки, наполовину скрытые, будто не могли определиться, Нави они принадлежат или Яви.
А у самой кромки Чернолеса собрались люди. Они растянулись длинной цепочкой и все кричали в чащу, словно звали кого-то. Были здесь селяне всех возрастов. Присмотревшись внимательнее, я узнала в них родню кузнеца Бушуя: его жену — мою старшую сестру, его младших братьев с женами, детей.
Сквозь шум листвы донеслись обрывки криков, надсадных, хриплых:
— Волхв! Рябина! Возвращайся!
Сколько они уже здесь стоят? Зовут, причитают в надежде, что волхв услышит и вернётся из странствий?
На шум выходили и остальные, замирали на порогах натопленных жилищ или у изгороди. Наблюдали молча в попытках разобраться, что же такое произошло.
Я видела, как жена кузнеца, Зоряна, гневно сжимает кулаки, глядя в непроглядную лесную тьму, разбавленную клочьями тумана. С таким отчаянием, с такой обидой она выпалила севшим от долгих криков голосом:
— Да будет ты проклят, Рябина! Где шатаешься, когда ты так нужен?! Где теперь искать тебя, а?
Женщина упала в траву на колени и зарыдала, закрыв лицо ладонями. Столько боли было в этом плаче, что сердце сжималось в сочувствии. Никаких слов не требовалось, чтобы понять, что сестра плачет о своем дитя.
Я забежала в дом переодеться. Матушка ворочалась на соломенном тюфяке, потревоженная криками. Увидев меня, приподнялась на локтях.
— Что там такое? Напал кто?
— Нет, матушка. Семья кузнеца волхва кличет. Он так и не возвращался в село. Похоже, случилась беда с одним из детей Зоряны.
— Волхва? — Она поднялась повыше и облокотилась на стену. Голос был слабый и хриплый, но теперь в нем появился укор. — Если он не возвращался, откуда болотник? Ты сготовила вчера настой, хотя говорила, что закончился.
Я отвернулась, чтобы не показывать матушке виноватого лица, принялась расчёсывать волосы.
— У соседей одолжила, — невнятно промямлила я.
— Врешь! Сама в лес ходила, да? Огнеслава, взгляни на меня! — строго приказала матушка, и я обернулась. Она хмурила брови, тонкие губы сжимала с недовольством. Глаза глядели разочарованно, и это ранило хуже всего. — Ходила, по лицу вижу! Непослушная девчонка, сколько раз тебе надо сказать, а? В Чернолес ни ногой! Ох, горюшко на мою голову! За что ты такая получилась, а? Не для того я всю жизнь свою угробила, растила вас и заботилась, чтобы вы в лесу сгинули из-за своей ребяческой глупости!
Кольнула обида. Я нахмурилась и усерднее заработала гребнем. Даже не морщилась, когда колтуны попадали на зубья — так сделалось горько от слов матушки.
— Я ведь ради тебя пошла! — угрюмо откликнулась я. — Потому что ты попросила болотник.
— У тебя я что ль просила?
— А что, нужно было глядеть, как ты мучаешься, и ждать Рябину? Сколько ждать? Может, он вообще не вернётся!
— Да и пусть! Не подумала ты, что люди скажут?
Я отложила гребень и принялась плести тугую косу. Больше всего хотелось хлопнуть дверью и уйти куда глаза глядят, пока не поутихнет внутри обида.
— Какая разница, что они скажут? — бросила я. — Что я исполняю свой прямой долг перед родителем: забочусь, ухаживаю? Что ж в этом плохого?
— Нет, Огнеслава. Из Чернолеса никто просто так не возвращается. И лучше уж я в муках помру, чем соседи судачить начнут, что дочь моя заключила договор с нечистью.
Я застыла, как громом поражённая. Слова застряли в горле, да и не приходило ничего внятного на ум, чтобы ответить. Оставалось лишь молчать и слушать.
— Конечно, так все и подумают! — не унималась матушка. — Может, ты ещё и требу какую несла лесным духам, а? Дай хоть один повод народу подозревать тебя в связях с нечистым — и до конца дней тебя сторониться будут, винить во всех бедах, а то и сожгут как колдовку! С таким позором ни один мужик не захочет тебя в жены брать! Об этом ты подумала? То-то! Думаешь ты не о том, о чем следует, и ребяческие выходки твои мне надоели.
Я перевязала косу тесьмой, откинула за плечо и подняла глаза к матушке. Спорить с ней не хотелось, да и не принято. Но так захлестнули чувства, что я не могла удержаться:
— По-твоему,
