Затерянные во времени - Юлия Ветрова
Аэций облизнул губы.
— А сейчас их двое, и я чувствую, что воплотился ещё один. И я хочу, чтобы ты нашёл его и привёз сюда.
Дезмонд внимательно смотрел на него. Он не верил ни в души, ни в их переселение. И в то же время он верил Аэцию. Вера и неверие мешались в нём друг с другом, а затем неверие исчезло без следа — потому что Аэцию он готов был поверить во всём.
— Хорошо. Что я должен сделать?
— Я дам тебе координаты планеты. Найди его и приведи сюда. Постарайся убедить его присоединиться к нам.
— Хорошо, — Дезмонд встал. — Это нетрудно. Могу я спросить?
— Конечно.
— Кто ещё два?
Аэций улыбнулся.
— Ричард и ты.
Глава 4. Музыка дождя
Прошло уже больше десяти лет с тех пор, когда Инэрис решилась рассказать Дереку о своём рождении.
Решение далось ей нелегко. А когда она всё же решилась, то поняла сразу, что была права, не желая впутывать Дерека в своё прошлое — Дерек старался понять. Он был мудр по-своему. Мудр для смертного. Но представить, что такое жить среди звёзд и упасть в пыль Земли, оказаться навсегда привязанным к этой бесконечной серой равнине, когда видел небо — этого Дерек понять не мог. Кажется, он решил, что Инэрис какое-то божество. Инэрис не стала спорить, хотя меньше всего она хотела оказаться божеством.
Но хотя Дерек был абсолютно другим, плоть от плоти той планеты, на которой оказалась Инэрис, чем дольше времени она проводила рядом с ним, тем сильнее ей казалось, что она любит его.
Сейчас, спустя двадцать лет, глядя на лицо Дерека, она с трудом могла представить, как вышло так, что они оказались вместе, как решилась она так единожды порвать с тем жалким существованием, которое вела при дворе конунга Готфрида — и в то же время не могла представить, чтобы в её жизни не было Дерека.
Дерек вливался в неё новой силой. Как инвалида учил её жить заново и находить радость в простых вещах — в шорохах дождя, треске костра, журчании воды.
Было время, когда Дерек почти насильно заставлял её закрывать глаза и слушать. Он слишком хорошо знал, что единственным, что ещё трогало Инэрис, стала музыка.
— Это тоже музыка, — говорил Дерек, обнимая её со спины и прислушиваясь вместе с ней. И Инэрис, к своему удивлению, открывала для себя мир, которого не существовало для неё тогда, когда она мерила свои решения тысячами человеческих жизней.
Она всё так же вздрагивала при воспоминании об огненной волне, накрывшей Нимею, но чем дальше — тем сильнее казалось ей, что эта прошлая жизнь была сном, не существовала на самом деле никогда.
Почти десять лет они искали следы народа, сложившего песню, которую Дерек называл колыбельной, а Инэрис — вальсом. У их странствий, до тех пор бессмысленных и бесконечных, теперь появилась цель — но эта цель год от года не становилась ближе ни на шаг.
Дерек показал ей те места, где родился, и те места, о которых рассказывала ему мать. Показал звезду, по которой плыл их корабль, — но когда они наняли собственную лодку и заплыли на ней так далеко, как только позволял парусный ход, то так и не обнаружили никаких островов — только бесконечную гладь моря.
Инэрис понемногу переставала верить. Она начинала понимать то равнодушие, которое владело Дереком, когда он говорил о доме.
— Есть вещи в жизни, которые нам не дано изменить, — говорил он.
Инэрис никогда не думала об этом раньше. Для неё мир был материей, полностью подвластной воле людей. Звёзды, которые казались Дереку вечными, гасли у неё на глазах.
Но время шло, и оставалось только признать, что Дерек прав. Та, кем стала Инэрис теперь, в самом деле должна была подчиняться миру, в котором жила.
Инэрис впервые обнаружила это ещё на заре их странствий, когда они пели при дворе взбалмошного мелкого владетеля в заснеженной Сканзе. Владетель был пьян и ругал музыку, на чём свет стоит, а Инэрис злилась, потому что знала, что Дерек играет много лучше всех тех, кого этот барон мог слышать в своей жизни. Она так и сказала этому мелкому князьку и к своему удивлению обнаружила, что наутро их обоих посадили в колодки.
Это был первый случай, когда Инэрис поругалась с Дереком.
— Надо было его убить! — говорила она.
— И что? — возражал ей Дерек устало. — Нельзя убивать всех, кому ты не нравишься, Ис.
Инэрис была не согласна. И дело тут было не в том, что царьку не понравилась лично она. Дело было в том, что она не понимала, как можно спускать и терпеть обиды. Раньше, когда она была выше всех, смотревших ей вслед, чужое мнение никогда и не трогало её. Теперь же оно оказалось неожиданно обидным, тем более, что касалось человека, который был ей дорог. Однако сам Дерек не считал нужным вступать в спор, и эта бессильная покорность доводила Инэрис до исступления.
Инэрис запомнила этот случай и с тех пор, если видела, что местный король земель склочен и капризен, попросту стояла в стороне, позволяя Дереку самому расплачиваться за своё смирение. От этого было не менее противно, чем если бы саму её заковали в колодки, но и стоять за того, кто не желал защиты, она не хотела.
И теперь, спустя двадцать лет совместных странствий, Дерек продолжал говорить ей, что есть вещи, которые неподвластны им. Инэрис молчала, не желая спорить. Тем более, что в самом деле не могла ничего изменить.
А однажды, когда они сидели у костра, Дерек долго смотрел на неё, а затем спросил:
— Ис, сколько тебе лет?
Инэрис пожала плечами. Она давно перестала считать.
— Так не может быть. Каждый, кроме, разве что, сирот, выросших на улице, знает, сколько ему лет.
— Я — сирота, — ответила Инэрис машинально, а потом качнула головой. — Да дело не в этом. Просто я же не знаю, сколько лет прошло с тех пор как… погибла Нимея.
— Мы странствуем с тобой девятнадцать с половиной лет. Сколько тебе было в год гибели Нимеи?
— Двадцать семь.
— Это значит, что даже если ты прожила у Готфрида не больше года — а ты говоришь, что зима и лето менялись много раз
