Свет - Рейвен Кеннеди
Дядя Иберик, как обычно, хмуро смотрит на меня и моего брата. Я хочу нахмуриться в ответ, но чувствую между лопатками покалывание. Оно отвлекает меня от попытки проявить непочтение, из-за которой я могу попасть в неприятности.
Как только мы садимся за стол, к нам подходит слуга и ставит тарелки, но я вижу, как морщится Райатт. Я протягиваю руку и, положив ему на колени салфетку, смотрю брату в глаза. Заметив выражение моего лица, он тут же перестает кукситься и берет вилку. Брат привередлив в еде, и когда отец в отъезде, мама разрешает нам выбирать еду. Но сейчас ему нельзя быть таким разборчивым.
Райатт спокойно берет в рот кусочек вареного шпината, поэтому я с облегчением выдыхаю и тоже беру вилку. Я так волновался, что брат навлечет на свою голову неприятности, что не заметил, о чем говорят взрослые, – до того момента, пока мама не замирла рядом со мной.
– Безусловно, я понимаю, – говорит незнакомый мужчина, держа вилку и нож в каждой руке. Он ест и говорит одновременно. – Это убедительный довод.
– Конечно, Тобир, – отвечает ему дядя Иберик. – Сторонники поддерживали это мнение годами, поэтому в конечном счете мы и выиграли войну. Я сам рад, что мы помешали ореанцам бесконечно гулять в Эннвин и обратно, и поддержали прежнего короля в разрушении моста. Это было необходимо.
Не удержавшись, я смотрю на мать, чтобы увидеть, как она ведет себя во время этого разговора. Она устремила взгляд на тарелку и сжимает рукой вилку.
У меня были уроки истории, где рассказывали про войну и разрушение моста, но на них было скучно, а учитель постоянно говорил, какие плохие эти ореанцы. Он говорил, что они пользовались благами Эннвина и затевали бои, а еще хотели захватить здесь землю, чтобы жить на них долго и припеваючи.
Мне больше нравится, когда об Орее мне рассказывает мама. Ведь она, в конце концов, ореанка. Она одной из последних прошла по тому мосту. Иногда, когда она укладывает нас с Райаттом спать, мы просим ее рассказать истории об этом. Когда мама рассказывает про свой мир, то всегда выглядит иначе. Нежнее и печальнее.
Я знаю, как она скучает по дому.
– Тут не поспоришь, – говорит рыжеволосая женщина. – И, как по мне, ореанцам, которые еще здесь живут, очень повезло. На них не распространяется закон, им разрешено остаться и дарована долгая жизнь. Не говоря уж о том, что некоторые из них обладают магией, потому что на протяжении нескольких веков наши народы рожали совместное потомство. Они должны быть нам благодарны.
– Совершенно верно, Нетала, – говорит сидящий рядом с ней Тобир, а потом запихивает в рот огромный кусок мяса, стукнув вилкой о зубы.
Нетала наклоняет голову и проводит колким взглядом по сидящим за столом. Я вижу, как она останавливает взор на круглых ушах моей матери. У Райатта тоже такие от нее. Раньше я радовался, что мои уши заостренные, как у отца. На один повод меньше для придирок.
– Вы обладаете магией, – говорит Нетала.
Я вижу, что мать смотрит на моего отца. Обычно ему не нравится, когда она говорит о своей магии. Не знаю почему. У мамы самая лучшая магия.
– Да, – отвечает отец, устроившись в кресле поудобнее. – Моя Элора удивительна.
– Что она умеет? – с интересом поглядывая на нее, спрашивает Тобир.
Отец смотрит на мою мать.
– Покажи им, Элора.
Я вижу, как мама под столом сжимает колени.
– Сомневаюсь, что сейчас чувствую зов…
Под взглядом, который отец бросает на нее, моя мать увядает, как роза в пустыне. Она снова смотрит на Тобира, и мы с братом с восторгом глядим, как она закрывает глаза. Когда мама снова их открывает, то зелень в ее глазах исчезает, и вместо нее показывается белая радужка, покрытая какими-то древними письменами. Буквы такие мелкие, что прочитать их невозможно.
Сидящая напротив Нетала охает:
– Ее глаза…
– Элора – прорицательница, – самодовольно говорит отец. – Она предсказывает послания богов и богинь.
От удивления глаза у Неталы и Тобира ползут на лоб. За эти годы я и сам не часто видел, как мама пользуется магией, но знаю, что отец заставляет ее это делать, когда нас рядом нет.
Я внимательно смотрю, как в ее глазах кружат каракули, каким спокойным и расслабленным стало ее лицо. Райатт смотрит на нее так же пристально, и я начинаю волноваться. Мне нравится смотреть, как мама пользуется магией, но я знаю, как она от этого устает.
Вскоре слова перестают виться, и она устремляет причудливый взгляд на Тобира. Я слышу, как мужчина-фейри втягивает воздух.
– Проводник в красном плаще скажет тебе две правды и одну ложь. Ты поверишь в неправду. – Ее голос, непохожий на привычный, звучит таинственно, и руки у меня покрываются мурашками, как и всегда, когда она озвучивает предсказание.
А потом мама быстро моргает, и странные слова пропадают из ее глаз, радужка которых снова становится зеленой.
Между каштановыми бровями Тобира залегает глубокая складка. Мгновение он пристально смотрит на мою мать и словно мысленно прокручивает слова.
– И как это понимать? – спрашивает он.
– В момент речи предсказания Элоры не всегда нам понятны, – поясняет отец.
– Так вот почему ты принял у себя ореанку, Стэнтон, – говорит Нетала. – Она могла предсказать итог войны?
Отец качает головой.
– Магия Элоры действует только на людей, но не на события. Некоторые предсказания, вроде покупки испорченных яблок, не имеют значения, а другие… знаменательны.
– О, интересно, что она предсказала тебе, – говорит Нетала моему отцу, и в ее глазах мелькает любопытство.
Мама рядом со мной напрягается.
На лице отца скользит гнев, как слизь под слизняком, но он быстро его прячет.
– Она еще не делала мне предсказаний, – не раздумывая, отвечает он, но меня не проведешь. Голос у отца спокойный, но в нем таится что-то резкое, отчего мне становится не по себе.
Нетала кивает и снова принимается за еду. Проглотив, она смотрит на мою мать.
– Элора, это очень впечатляющий дар. Наверное, твои предки имели потомство от очень могущественных фейри. Скажи, ты ведь одной из последних ореанцев пришла в Эннвин?
Мать склоняет голову.
– Да, верно.
– Частью моего соглашения в поддержке войны была возможность привезти последнюю партию ореанцев, – поясняет отец. – Они все стали моими садовниками и слугами. Они очень умелые. И получают долгую жизнь, а я – вековую службу.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не поморщиться. Ненавижу, когда он так отзывается о матери и
