Хаос - Анна Карвен
— И все равно говоришь, что собираешься оставить меня?
Возможно, идея запереть Амали в моей безопасной крепости, в конце концов, не такая уж хорошая.
Что же тогда нужно сделать, чтобы доставить ей удовольствие? Я понятия не имею, каковы брачные обычаи ее народа. Обучение Вэн не подготовило меня к таким вещам. А за воротами храма сексуальные потребности удовлетворяются проститутками в публичных домах. Мы не вступаем в интимные отношения.
Но я больше не Вэн. И могу делать то, что мне нравится.
— Ты была бы разочарована, если бы мои намерения были таковыми? Я буду обращаться с тобой, как с императрицей. Ты получишь все, что пожелаешь.
— Даже свободу? Могу ли я выбрать ее?
Нет, это нельзя.
Пытается меня проверить.
Я по-прежнему молчу. Как мне объяснить ей, что никогда раньше не встречал никого, похожего на нее? Что это гораздо глубже, чем простая похоть?
Я не могу смириться с мыслью о том, чтобы отпустить ее. Не находиться поблизости, не иметь возможности прикоснуться к ней, почувствовать ее запах или услышать ровное сердцебиение.
Конечно, я схожу с ума. Как это происходит? Она вообще понимает, что делает со мной?
Для такого монстра как я, который почти не испытывает эмоций, почувствовать это…
Вот почему я знаю, что никогда не смогу отпустить Амали.
Когда я с ней, то почти чувствую себя человеком.
— Ты не можешь освободиться от меня, Амали, — шепчу я, нежно поглаживая ее щеку кончиками пальцев. — Потому что уже владеешь мной.
Она испускает медленный, дрожащий вздох.
— Ты даже сам себя не знаешь, Кайм. Не полностью. Ты думаешь, что тебе не нужны эти низменные смертные слабости? — Она качает головой. — Ты все еще без понятия об этом.
— Тогда научи меня, Амали. Покажи мне, как стать мужчиной, ради которого ты бы отказалась от своей свободы, потому что я не знаю, как быть кем-то другим.
— Нет, — возражает она, обхватывая мои пальцы своими и отводя мою руку от своего лица. — Ты должен сам это понять. Покажи мне, что ты можешь быть со мной, не сковывая меня своей волей.
Напряжение между нами немного спадает, и я почти вздыхаю с облегчением. Я? И облегчение? Только она может делать это со мной.
Амали понятия не имеет, насколько это необычно — насколько она необычна.
— Вы бросаете мне серьезный вызов, миледи.
Наполовину удивленный, я перешел на светский мидрианский — раздражающую, чрезмерно цветистую речь, которую используют во дворце. Все Вэн изучают три разных диалекта мидрийского. Проникновение и имитация являются частью нашей подготовки. В любом случае, это, наверное, единственный раз, когда я смогу им воспользоваться. Это не значит, что я могу просто одеться, как придворный лорд, и смешаться с дворянами.
Увидев мое лицо, они все просто обосрались бы.
С каких это пор я вообще пытаюсь шутить, черт возьми?
Узнав мой нелепый оборот речи, она не может удержаться от смеха. Амали определенно пробыла во дворце достаточно долго, чтобы кое-что понять о мидрианцах.
— Ты достаточно находчив, Кайм. Что-нибудь придумаешь.
— Очень хорошо. — Я усмехаюсь. Никто, кроме нее, не посмел бы так со мной разговаривать. — Тогда я буду ухаживать за тобой.
— Ухаживать за мной? Ты сошел с ума, ассасин. Немного поздновато для этого, не находишь?
— Лучше поздно, чем никогда, Амали. Мы ведь здесь, верно? И следующие полмесяца будем находится рядом, только ты и я. — Я поднимаю ее руку и подношу к своим губам, нежно целуя тыльную сторону запястья. Позволяю своим губам скользить по костяшкам ее пальчиков. Девичья кожа теплая, и у нее слабый привкус соли и земли.
Я действительно не знаю, что делаю, — до Амали никогда не интересовался соблазнением женщины — но почему-то это кажется правильным, и она реагирует правильно, смягчаясь по отношению ко мне.
— К тому времени, как я закончу с тобой, ты даже и не подумаешь о том, чтобы попытаться сбежать от меня.
— Что заставляет тебя думать, что я размышляла о побеге?
— Как и говорил, обычно я наблюдаю за людьми.
— Не будь слишком самоуверенным, — рычит она, и грубость в ее голосе заставляет меня хотеть украсть жесткий поцелуй. — Однажды ты будешь застигнут врасплох.
— Тобой? Бывало уже.
— Знаешь, если бы я не знала тебя лучше, то решила бы, что ты пытаешься казаться забавным, ассасин. Я и не подозревала, что у таких как ты может быть чувство юмора.
— Забавным? — Я насмешливо приподнимаю бровь. — Во мне нет ничего смешного. Вообще.
Это правда. Никто никогда раньше не называл меня смешным.
Смех грозит сорваться с ее губ. Она откашливается, пытаясь его проглотить.
Так намного лучше. И в этот момент ужасное напряжение между нами исчезает, и последние угольки моей человечности начинают полыхать немного ярче.
Мне приходит в голову, что это теплое, уязвимое существо, которое не сделало ничего, кроме того, что произошло из определенного племени, было бы ужасно одиноко в Серебряном дворце. Она была бы бессильна и напугана. Подумать только, что высокомерный император хотел использовать ее в качестве своей личной рабыни для удовольствий.
Эта мысль превращает гнев в моих венах в чистый лед, и я молча проклинаю себя за то, что был таким легкомысленным. Нужно притормозить. Я должен заслужить ее доверие.
— Амали, — мой голос становится глубже, когда становлюсь серьезным. — Пойми, те, кто запер тебя во дворце и пытался подчинить своей воле… — Она замирает и становится очень тихой. — Я совсем не похож на них. Может, я и убийца, но я бы никогда так с тобой не поступил. Никогда не стал бы пытаться контролировать твое желание служить моим собственным эгоистичным целям. Желание не может быть навязано силой, как ты уже убедительно доказала. Ты та, кто ты есть, и именно поэтому я нахожу тебя такой невероятной.
Она глубоко вдыхает, но ничего не говорит. Ее дыхание становится неровным. Я подношу большой палец к ее щеке и чувствую влагу.
Дурак. Теперь я заставил ее плакать. Как могу спасти ситуацию?
— Если хочешь, — говорю я тихо, — я могу вернуться и убить каждого из них для тебя. Каждый человек, который заставил тебя страдать, будет вынужден пожалеть о своем бессмысленном высокомерии. Я могу сделать так, чтобы традиция мидрианского гарема навсегда прекратила свое существование в этой проклятой империи. — Не понимаю, почему какой-либо мужчина захотел бы держать так много женщин исключительно с целью заставить их заниматься сексом против их воли.
Неужели эго Хоргуса действительно было таким чуствительным?
Сквозь слезы Амали удается рассмеяться. Как она может
