Иная кровь - Вера Александровна Петрук
Кай не выдержал первым и, улучив минуту, когда гном отправился отлить, схватил его за плечи, прижав к стене.
— Да что с вами такое? — воскликнул он, удивленный тем, что творившееся у него на душе не хотело превращаться в слова. Внутри кипел гнев, и на губах рождалось лишь бессвязное рычание.
— А что случилось? — растерянно заморгал Тупэ и схватился за ремень. — Ой, сейчас лопну, честное слово, лучше пусти.
— Азот, Кобальт и Кальций погибли! — наконец, выдохнул Кай.
— Ну да, — все еще недоумевая, ответил Тупэ и с беспокойством поглядел в сторону уборной.
— И это все, что ты можешь сказать?
— Эй, парень, — Тупэ сердито убрал руки Кая со своей куртки. — Сегодня утонули они, завтра сдохнем мы. Какая разница, кто первый?
— Но так нельзя! — выдохнул от возмущения Кай.
— Почему нельзя? — пожал плечами гном. — Это шахта, здесь все когда-нибудь умирают. Обвалы, взрывы, затопления, выбросы угля и газа — мне продолжить? К тому же ребята сами на Ремкина напоролись.
— На кого?
— На Ремкина, — теперь настала очередь Тупэ возмущаться. — Помоги мне, Калюста, не обмочить штаны! О стуканцах слышал?
Кай кивнул. Гномы верили, что стуканцы — это духи, которые живут в штольнях, стучат кирками и бегают по пустым забоям. Они могли указать на рудоносную жилу, а могли и убить. Одни гномы утверждали, что нужно много руды бить, тогда стуканцы тебя не тронут, другие верили, что все дело — в чести и дисциплине.
— Ну вот, — буркнул Тупэ. — Ремкин у них главный. Будешь породу хорошо бить, аккуратно, он тебе поможет, а если начнешь на забое хулиганить или, как эти двое, драться, завалит или затопит. Смотря, какое у него настроение.
— Но Кобальт…
— А Кобальт смотрел, — перебил его Тупэ. — Это тоже считается. На забое надо руду колотить, а не развлекаться.
— Ты тоже смотрел! — возмутился Кай.
— Я — другое дело, — отрезал гном. — Во-первых, я за всю жизнь больше Кобальта угля набил, поэтому Ремкин меня и выпустил. А во-вторых, я в Калюсту верую, а не в какую-то там Святую Варвару. Калюста своих в обиду не дает, вот и с Ремкином насчет меня договорился.
— Не верю я ни в твоих ремкинов, ни в святых варвар, ни в Калюсту, — в сердцах заявил Кай.
— Ну и дурак, — фыркнул Тупэ. Посмотрев по сторонам, и убедившись, что в тоннеле никого нет, он повернулся к стене и, повозившись со штанами, издал вздох облегчения. Из-под сапога гнома выползла лужица, Кай брезгливо шагнул в сторону.
— На твоем месте, я бы так беспечно от Калюсты не отмахивался, — заявил гном, довольно заправляя штаны. — Он ведь нас в этот мир перенес, от Хищиды укрывает.
Кай непонимающе уставился на Тупэ.
— Да что с тобой говорить, ты же гомункул, — махнул рукой гном и направился к шумевшим в столовой товарищам.
— А ты объясни! — Кай ненавидел, когда ему тыкали на его происхождение.
— Все равно не поймешь.
— Хотя бы попробуй.
— Ладно, — Тупэ резко остановился и ткнул в Кая пальцем. — Но повторять дважды не буду. Вот, что, по-твоему, в пещерах самое страшное?
— Гомозуль! — без запинки выпалил Кай.
— Чушь! Самое страшное — это Хищида или по-другому самодел, который иногда в нижних забоях проступает. Тиль про него не говорит, чтобы лишний раз не поминать вслух. Все в шахтах Хищиду хоть раз да видят, а потом на всю жизнь запоминают. Вот встретишь ее, сразу Калюсту вспомнишь. Тогда только молитвы и помогут.
— Как можно быть страшнее гомозуля? — недоверчиво спросил Кай. — И причем здесь Калюста?
— Молчи лучше. Ты ведь ни первого, ни второго не видел, вот и радуйся. Хищида — это не зверь, а грибок. Заразный очень, может, и в пищу, и в воду проникнуть. Ты все это проглотишь, и еще лет пять счастливый ходить будешь. А потом притопаешь к разрыву — это области такие на Риппетре, где Хищида открыто плещется, — и утопишься. К счастью, сегодня разрывов почти не осталось, разве что у нас, в пещерах. Но и быть отравленным Хищидой — мало приятного. Если отравился, то лучше сразу в разлив с головой. Хуже только если тебя санитарный патруль Корпуса загребет. Их в Корсионе знаешь сколько? Каждый день челноки с отравленными на Псиланту улетают.
— Зачем?
— Как зачем? Опыты на таких ставят. Хищида — главная вражина Корпуса, вот они и пытаются понять, как с ней бороться. Дело-то благое, да только пока одни неприятности, что от нее, что от Корпуса.
— А на что она похожа, Хищида эта?
— На сопли цветные, ни с чем не перепутаешь. Говорят, в самодельских разрывах много утопленников. Их чантами называют. Дело в том, что человек, попавший в Хищиду, вроде как и не умирает, но уже и не живет. Веками в этой жиже существует, а грибок из него мысли вытягивает, и из них всякие форму и сущности строит. Поэтому его также называют самоделом. В том смысле, что грибок может увидеть сны чанта, восхититься ими и сотворить из себя любое нечто. Взять, например, нашего гомозуля. Ну, где в природе ты такое несуразное чудовище встретишь? Это точно не творение Калюсты, гомозуля сделал грибок, подсмотрев кошмар какого-нибудь чанта. И таких тварей там, на поверхности Риппетры, полно. А когда к нам прилетели Дети Неба, они грибок по-научному обозвали — Хищидой. Корпус его очень не любит. Ведь самоделу этому все равно, что повторять — мысли человеческих чантов, затопленные города или попавшие в грибок космические корабли с новейшим вооружением.
— А откуда он взялся, грибок этот?
— Ну, — гном замялся, — много чего болтают. Калюстианцы, церковники наши, говорят, что Хищида на этой планете всегда была. Можно сказать, вся Риппетра — и есть Хищида. Сверху грибок покрыт водой и сушей, где мы живем, но иногда случаются разрывы, и грибок выходит на поверхность. Чаще всего это именно в пещерах случается. Наша шахта глубоко сидит, Тиль очень рискует. Хищида периодически нижние забои затапливает, но тут жилы хорошие, пока держимся.
Тупэ помолчал, раздумывая над чем-то.
— Полгода назад, — снова начал он, — когда мы с Клевером в городе по делам были,
