Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

— Ты… бросил меня.

— Я ушел не потому что испугался или возненавидел тебя, Инетис. Я хотел найти мать в вековечном лесу, чтобы привести ее сюда. Я хотел тебя спасти. Найти способ.

— Спос… способ? — впервые за долгое время я могу произнести целое слово. — Но разве… разве твой Мастер… не мо… жет?

— Такие проклятия снимает только тот, кто их наложил. Ты ведь знаешь это.

Цили продолжает гладить меня по руке. Я разлепляю ссохшиеся губы и прошу его подать мне воды. Кувшин стоит возле кровати, и мне плевать, что этой водой служанки омывают мое тело. Я чувствую, что могу пить, и что вода не закипит у меня во рту, если прямо сейчас я сделаю глоток.

Цилиолис поднимает кувшин. Это выглядит странно — он парит в воздухе прямо передо мной, плавно покачиваясь вверх и вниз.

— Я добавлю в воду трав, — говорит он. — Вот так лучше.

Вода горьковатая на вкус, когда я пробую ее, но это — самая лучшая вода в мире. Я пью ее так жадно, что она течет у меня по подбородку. Я готова пить и пить, и пить, пока не осушу весь кувшин, но он вдруг уплывает в сторону и скрывается в темноте.

— Слишком много. Не нужно. Вода покинет твое тело слишком быстро.

Слова Цили кажутся мне почти жестокими. Я протестующе ворчу, но он непреклонен.

— Инетис, я не снял проклятие.

Брат убирает свою руку, и уже через пару вдохов она возвращается — лихорадка, готовая с новыми силами пожирать мое тело. Боль и жар кажутся невыносимыми после нескольких мгновений прохлады, и вот уже я извиваюсь на постели, прикусывая губы, чтобы не закричать.

— Пожалуйста, — задыхаясь, шепчу я. Пальцы мои скребут по одеялу, пытаясь нащупать руку Цили, но его уже нет рядом со мной. — Помо… ги. Помо… ги.

— Я не могу помочь тебе, Инетис, — говорит он, и сквозь волны боли его голос доносится до меня откуда-то издалека. — Я пришел сюда сказать, что наша мать умерла. Сесамрин убили, когда она попыталась применить магию, еще в прошлые Холода. Думаю, твой муж знал об этом. По его приказу ей отрубили голову перед тем, как предать огню.

Я слышу слова, но почти не понимаю их смысла. Мой Мастер умер. Моя мать, женщина, наложившая на меня самое сильное проклятие — родительское проклятие, умерла, а значит, не сможет его снять.

— Ты знаешь, что это значит, сестра. — Но я не знаю. Я просто лежу и слушаю свое дыхание, пока внутри бьется в безумном припадке отчаяния Инетис, молодая и красивая женщина, которая очень не хочет умирать. — Инетис.

Мне нет спасения. Нет спасения. Нет.

— Инетис.

Я закрываю глаза, ненавидя Цили, ненавидя его голос и то, что он жив. Это несправедливо. Я не должна лежать на постели, чувствуя, как превращается в пепел моя кровь. Я должна прожить долгую жизнь, вырастить Кмерлана и умереть в окружении его детей.

— Инетис! — Цили касается меня, и я слышу, как втягивает он воздух сквозь зубы. — Как же ты горяча. Я словно положил руку на угли.

Мне сразу становится легче, но я готова закричать при мысли о том, что, когда он уберет руку, жар вернется.

— Послушай меня. — Я открываю глаза, глядя во тьму прямо перед собой. — Ты ведь знаешь, родительского проклятья не снять. Оно должно было настигнуть тебя на пятый день пятого Цветения твоего сына. Оно настигло тебя.

— Я пыталась… — начинаю я, но он прерывает меня.

— Нет. Ты не смогла бы ничего сделать. Даже каменный мешок, в который тебя посадил твой муж, не сможет защитить тебя. У тебя только один выход, Инетис, и ты знаешь, какой. Вернуться к магии.

Я чувствую другую его руку, она нащупывает мою ладонь и кладет в нее какой-то продолговатый предмет.

— Это зуб тсыя, — говорит Цилиолис, и я вздрагиваю. — Я принес его тебе, чтобы ты сделала то, что должна, и спасла себя от смерти.

— Мланкин…

— Он поступит так, как велит ему его долг. Он изгонит тебя. Магия под запретом, и он не снимет запрет ради тебя, и ты это знала, когда отдавалась ему в ту первую ночь, — говорит он резко.

— Нет…

— Но ты будешь жива! — восклицает Цили. — Ты уйдешь в вековечный лес к другим магам, и ты будешь жива!

Но я мотаю головой.

— Я не увижу сына… мужа…

Цили отнимает руку, и боль заставляет меня закричать, настолько она сильна. Брат тяжело дышит. Его легкие шаги удаляются от постели в направлении окна.

— Инетис, или так, или ты умрешь, — говорит он.

Зуб тсыя жжет мою сухую кожу, но я не могу заставить себя сжать пальцы, не могу принять этот знак магической клятвы, которую однажды нарушила во имя любви.

Я слышу, как кто-то приближается, и темнота вдруг оказывается рядом со мной. Цили торопливо забирает из моей руки зуб и отступает к окну, становясь невидимым. Шаги ближе, и вот уже пламя факела разгоняет мрак, и я вижу перед собой встревоженное лицо Сминис.

— Фиуро, ты кричала?

Я молчу, только закрываю глаза.

— Старая Сминис пришла, чтобы побыть с тобой, — говорит она, проходясь прохладной мокрой тканью по моему лицу и рукам. — Старая Сминис будет с тобой рядом до конца.

Терпкий запах мозильника становится сильнее, и я открываю глаза, чувствуя на себе взгляд скрытого чарами Цили.

Я знаю, что стоит мне дать ему знак — моргнуть или что-то сказать, или пошевелиться — и он вернет мне зуб тсыя, чтобы я могла снова принять магические обеты.

— Ах, как жалко мальчонку, — вздыхает про себя Сминис.

Мысль о сыне и заставляет меня сделать то, что я должна.

4. МАГ

Я проскальзываю мимо подслеповатой старухи и покидаю покои Инетис.

Пот и грязь. Грязь и пот.

Вонь ее тела настолько сильна, что преследует меня еще долго, заставляя морщиться и подносить к носу пучок мозильника, который я на всякий случай держу в кармане плаща. Она смердит, как протухший кусок мяса, пролежавший под палящим солнцем несколько дней. Это не запах умирания. Она уже мертвая, и только остатки магии поддерживают в ней жизни.

Пот и грязь. Грязь и пот.

Но их надолго не хватит.

Даже в разгар Жизни ночь в Асме всегда холодна. Я кутаюсь в плащ и зеваю, проходя мимо полусонного воина у дверей дома. Он чувствует запах мозильника и начинает оглядываться. Мланкину следовало бы научить своих защитничков распознавать такие запахи. По-хорошему, ему бы сейчас тревогу бить, вопя на всю Асму о том, что в дом владетеля проник маг, но воин только перекладывает меч из одной руки в другую и пристально вглядывается в темноту.

Ну-ну, давай, разгляди меня за самыми сильными чарами невидимости.

Я оглядываюсь на окна сонной, в которой лежит сестра. Там снова темно, видимо, старуха ушла, оставив Инетис в одиночестве. Надеюсь, она не станет тянуть. Все, что ей нужно — вонзить зуб тсыя себе в ладонь и напоить его своей кровью. Инетис отказалась от магии добровольно, и, если в ее сердце все еще нет лжи, магия к ней вернется. Я знаю, что вернется, потому что я знаю Инетис лучше, чем кто-либо в этом мире под двумя лунами.

И если все пройдет, как надо, уже завтра сестра начнет выздоравливать. Несколько дней — и она поднимется на ноги, снова вернется к жизни и снова обнимет своего сына.

Потом ей придется проститься с ним навсегда.

Я добираюсь до рынка, умываю руки и лицо в колодце, вырытом посреди площади. Вокруг темно и пусто. Конечно, вряд ли кто-то знает аромат травы, растущей только на востоке Тмиру, но мне не хочется рисковать. Я провел в Асме всего ночь, так пусть же она не станет последней для меня.

Добравшись до самдуна, притулившегося здесь же, на краю площади между кожевенной мастерской и лавкой травника, я заказываю кружку темного асморского пива и выпиваю ее залпом, чтобы повторить заказ.

Самдунами эти заведения называют в Тмиру, но мне лень вспоминать асморское слово. Убранство внутри напоминает Тмиру — длинные каменные столы, за которыми на деревянных лавках расселись любители поболтать за кружкой пива, связки пряных трав под потолком, факелы в подфакельниках на стенах. За большим хозяйским столом — толстый мужик в заляпанном жиром корсе непонятного цвета. Он принимает у меня денежные кольца, лениво нанизывает их на железный прут, воткнутый прямо в стол, и наливает из здоровенной бочки еще пива.