Драконова Академия. Книга 4 - Марина Индиви
Девушка выскользнула за дверь, а вернулась с коробкой, в которой нашлось колье, браслет и серьги. Вот странно, потому что Тэйрен рассчитывала в очередной раз позлить Хааргрена — ну откуда в его замке драгоценности, кому ему их дарить? Но даже так тоже сойдет. Потому что к платью они сели идеально, камни прозрачными крупными слезами легли на жемчужно-белую кожу. Свысока улыбнувшись своему отражению, Тэйрен легко провела кончиками пальцев по губам и приказала служанке:
— Веди.
Все замки темных обычно отличает одна черта: это культ себя любимых. Если галереи светлых аристократов увешаны портретами семьи вплоть до десятого поколения, то темные предпочитают выставлять на всеобщее обозрение исключительно свои достижения и интересы. Будь то голова поверженной твари из Дикого леса или любимая картина с оргией, зачастую с участием владельца замка. Адергайн любил украшать стены замка гербовыми гобеленами и картинами сотворения Эрда, иллюстрациям пыток и казней находилось место в его подземельях, все портреты отца он уничтожил сразу же после того, как пришел к власти. Что, как ни посмотри, было закономерно. Странно было бы оставлять память о том, от кого собственноручно избавился.
Интересно, если бы Валентайн принял всю темную мощь, всю свою суть, он бы сумел повторить этот опыт? Тэйрен задумалась об этом на ходу, потому что никогда нельзя ставить только на кого-то одного. Хааргрен, как вариант, конечно хорош, но если ему не повезет, то должен быть запасной путь.
Хм. Хм. Хм-м-м-м… Если Сезар потерял контроль из-за обычной девчонки, человека, будучи наполовину светлым, то каким может стать Валентайн, или, как его именовал братец, Рэнгхорн, если он лишится своей Лены?
Задумавшись об этом, Тэйрен сама не заметила, как оказалась у дверей столовой. Молчаливые слуги в черных ливреях — опять люди! — распахнули перед ней тяжелые створки раньше, чем она успела оглядеться. Хотя уловила краем глаза такие же голые стены, пустоту, как и в коридоре, по которому шла из своей темницы. Замок Хааргрена был безлик настолько, насколько это возможно. Никаких портретов, никаких отрубленных конечностей или чего бы то ни было еще.
А вот в столовой, занавешенной непривычно яркими для темных портьерами насыщенно-красного цвета, обнаружилось кое-что интересное. И это были не плачущие восковыми слезами свечи и даже не заставленный блюдами стол. Это были цветы. Бархатные аминарены.
Их обманчиво-шелковистые лепестки покрывали крохотные капельки ядовитой росы, черная бахрома вокруг полыхающим алым лепестков так и манила прикоснуться, дотронуться. Рядом с аминаренами стояла колба, просторная, высокая и прозрачная, под которой бились алокрылые мотыльки. Три штуки, каждый размером с ладонь. Бьяниглы.
Единственные, чей яд смертелен даже для темного. Увы, только если бьянигл жив и ужалит сам.
— Нравится? — поинтересовался Хааргрен, выступая из-за ее спины. Оказывается, он был рядом с дверью, когда она вошла.
— Нет, — коротко отозвалась Тэйрен, оборачиваясь и становясь с ним лицом к лицу.
Привыкнуть к его внешности было довольно просто, но она не стремилась показывать, что привыкла. Напротив, изображать отвращение каждый раз было гораздо интереснее. И видеть ярость на его лице. Вот как сейчас.
— Странно, — так мог бы разговаривать камень, — мне казалось, эти цветы и насекомые — истинное отражение твоей сути. Ядовитая и красивая.
— Ты переобщался с людьми, Хааргрен, — надменно произнесла она. — Поэтому говоришь и действуешь метафорами.
— Насколько мне известно, это ты жила среди светлых. И даже сбежала, чтобы защитить сына, который давно о тебе забыл.
Тэйрен встретила его слова с милой улыбкой, хотя желание схватить со стола вилку и воткнуть ему в глаз — для завершения образа получудовища даже в мире темных, было. Она не стала отрицать его в себе, но подумала, что вилка в глаз совершенно не вяжется с ее планами в отношении этого мужчины. Пока он считает ее этим бьяниглом, запертым под колпаком, ядовитым и опасным, но все же не способным ужалить из-за стекла — это одно. Если он поймет, на что она на самом деле способна — это уже совсем другое.
— Как хорошо ты изучил мою историю, Хааргрен, — понизив голос до интимных глубин, произнесла она. — Что ты еще знаешь? Мы можем обсудить это за ужином, или предпочитаешь стоять здесь?
Со дня их яростного совокупления в замке брата Тэйрен ни разу его не касалась, но сейчас дотронулась до плеча. Каменного, и оно стало еще более каменным, когда ее пальцы скользнули чуть ниже. На ключицы. Подушечками она почувствовала границу, где заканчивается чешуя, но Хааргрен перехватил ее руку за миг до того, как Тэйрен добралась бы до незащищенной кожи.
Ладонь стальным захватом сомкнулась на ее запястье, мужчина кивнул.
— Обсудим. За ужином.
Она снова растянула губы в улыбке, но ничего не сказала.
Стол был огромный, но их кресла располагались рядом. Хааргрен — во главе стола, она слева от него. Рядом с ней оказались пресловутые цветы и мотыльки, к которым Тэйрен потеряла всякий интерес. Она потеряла, но не слуги. Приблизившиеся, чтобы положить им еду и разлить терпкий хмельной напиток, мужчины с опаской смотрели на бьющихся под стеклом мотыльков и старались держаться подальше от бархата цветов. В отличие от бьяниглов, цветы темным причинить вреда не могли, как и любые другие яды, а вот людям — вполне. Одно прикосновение — и смерть гарантирована. Долгая, мучительная смерть.
— Итак? — произнесла она, когда Хааргрен пригубил вино. — Чем обязана такой чести?
Сейчас Тэйрен откровенно издевалась, но теперь уже не поддался он.
— Сегодня я захотел поужинать с тобой.
— Вот как.
— Именно так, — Хааргрен посмотрел на нее в упор.
Его радужка была алой из-за того несостоявшегося оборота, магия заклинания наложилась на тьму и дала такой необычный эффект. В другой раз Тэйрен подумала бы, что красивый, но не сейчас.
— Что ж. Сегодня наши желания совпали, — насмешливо произнесла она, приступая к еде.
Пища в замке Хааргрена тоже отличалась, она заметила это сразу же. Эта еда была более человеческой и частично позаимствованной у светлых. Возможно, дело было в том, что Хааргрен выбирал в слуги и повара людей, а может быть, таков был его извращенный вкус. Как бы там ни
