Буря и ярость - Дженнифер Ли Арментроут

— Я лазила по домам, когда Миша поднимался на крышу одного из них, чтобы отдохнуть. Вот где я была, когда увидела ваш приезд… я была на крыше Большого зала. Не знаю, говорила я тебе это или нет? Во всяком случае, Миша ненавидел это, он всегда боялся, что кто-нибудь увидит меня или я поскользнусь и упаду, — сказала я, подходя к карнизу. — Но мне это нравилось… быть так высоко и так близко к звёздам. Я не умею летать, так что это… Это самое близкое, что я могу получить.

Зейн выругался себе под нос, когда я запрыгнула на выступ, и он быстро приземлился рядом со мной. Он склонил своё большое тело, чтобы поймать меня на случай, если я потеряю равновесие.

Я ухмыльнулась, развернулась на выступе и пошла прочь от него. Периферия была ничем иным как тенями для меня, и моё зрение ночью, по сути, было полным дерьмом, но моё равновесие было зачётным. Я видела, где впереди заканчивается здание. Когда я была в переулке раньше, расстояние между зданиями казалось около двадцати футов.

Зейн держался прямо позади меня.

— Что за увлечение звёздами?

Прикусив нижнюю губу, я оглянулась на него и подняла глаза к небу.

— Ты видишь звёзды? Прямо сейчас?

Он не сразу ответил, и я подумала, что этому причина сам вопрос. Он явно его не ожидал.

— Да. А что?

— Потому что у Бога испорченное чувство юмора?

Я тяжело выдохнула, собираясь заговорить о том, о чём говорила ещё меньше, чем о смерти матери. Я не хотела, но я заставила Зейна немного открыться, так что, возможно… Настала моя очередь.

— Мой отец — ангел. Он — Архангел, Зейн. Настолько могущественный и такой… пугающий для большинства людей, что я даже не люблю произносить его имя. Его кровь течет во мне… его ДНК… как и кровь моей матери и её семьи. Оказывается, у них не самая лучшая генетика, и некоторые из этих нарушений в генетике вышли из-за смешения.

— Что ты имеешь в виду?

— У меня есть то, что называется пигментный ретинит, и нет, не проси меня произносить это по буквам. Я, наверное, даже не произношу это название правильно. Это… дегенеративное заболевание глаз, которое обычно заканчивается частичной или полной слепотой, — объяснила я мало-мальски фактично. — Это обычно наследственное, но иногда он может просто развиваться у людей. У моей прабабушки он был, а потом пару поколений он спал, и я оказалась счастливым победителем дерьмового зрения. У меня слабое боковое зрение. Например, если я буду смотреть вперёд, то даже не увижу тебя. Ты всего лишь сгусток теней. Это всё равно, что надеть лошадиные шоры, — сказала я, поднимая руки к вискам. — И моё восприятие глубины довольно ужасно.

— Подожди. Вот почему я видел, как ты вздрагиваешь, когда что-то приближается к твоему лицу?

Я кивнула.

— Да, если что-то приближается ко мне сбоку, я часто не вижу этого, пока оно не оказывается прямо здесь, в центре моего зрения. Мои глаза плохо адаптируются при переходе от света к темноте, и очень яркий свет так же плох, как и очень тёмные области. Есть… крошечные чёрные точки в моём зрении, вроде как плавающие, и их легко игнорировать в этот момент, но у меня уже развивается катаракта. Это побочный эффект стероидных глазных капель, которые я должна была принимать, когда была помладше, — я пожала плечами и снова зашагала вдоль края. — Вот почему луна на самом деле выглядит как две луны, перекрывающие друг друга, пока я не закрою правый глаз.

Остановившись, я упёрла руки в бока и посмотрела вниз на парк напротив улицы. Деревья казались просто тёмными силуэтами на фоне более светлых теней, хотя парк был освещён.

Зейн коснулся моей руки, и когда я посмотрела на него, то увидела, что он принял человеческий облик.

— А что это значит на самом деле? Ты ослепнешь?

Я снова пожала плечом.

— Не знаю. Возможно? Тот факт, что я не совсем человек, всё портит, а болезнь требует уровня генетического картирования, чтобы увидеть, каким может быть прогноз… полагаю, ты знаешь, почему эта процедура никогда не будет пройдена. Но болезнь не предсказуема даже у людей. Некоторые в моём возрасте совершенно слепы. У других симптомы не развиваются, пока им не переваливает за тридцать. Может быть, моя потеря зрения замедлится из-за ангельской крови во мне, или может полностью прекратиться, но она становится всё хуже, поэтому я сомневаюсь, что моя ангельская сторона так уж хорошо способствует моему здоровью. Я просто не знаю. Никто не может ответить на этот вопрос. Никто не может даже ответить на этот вопрос для многих людей с этой болезнью.

Зейн молча слушал, поэтому я продолжила:

— Когда моя мама заметила, что я начала врезаться в предметы чаще и у меня возникли проблемы с ориентацией в пространстве, когда на улице было очень светло, они с Тьерри отвели меня к окулисту, и доктору хватило одного взгляда на мои глаза для выписки направления к специалисту. Ну, а потом последовало много очень раздражающих тестов, болезнь была подтверждена. Мягко говоря, это был шок, — я рассмеялась. — Я хочу сказать, да ладно. Я же Истиннорождённая. Сражаться, имея такие огромные пробелы в моём зрении, не совсем легко. И как же это произошло? Но это то… что есть.

— Я заметил кое-что, например, как ты вздрагиваешь, и твои шаги кажутся неуверенными ночью, но я никогда бы не догадался, — сказал он. — Никогда.

— Да, как и остальные. А знаешь, ведь многие люди думают только слепых и зрячих, и у них нет понимания или концепции всего, что находится посередине. Я не скрываю, что у меня есть эта болезнь, — я посмотрела на него. — Я только что научилась компенсировать это, да так, что иногда даже забываю… но потом я натыкаюсь на дверь или стену, и тогда я быстро вспоминаю.

— И звёзды?

Слабая улыбка тронула мои губы, когда я вспомнила, о чём однажды спросил меня окулист из Моргантауна.

— На последнем приёме, около года назад, мой глазной врач спросил, могу ли я всё ещё видеть звёзды ночью. Это было странно, когда он спросил, потому что я должна была подумать об этом, и я поняла, что не могу ответить на вопрос, —