Наталья Якобсон - Живая статуя
— Можешь провести здесь ночь, — милостиво разрешила Роза. — Они тебя не тронут, разве только слегка пощиплют.
Она обвела многозначительным взглядом пустую комнату, будто та была полна существ, видимых для нее одной.
— Кто? — я задал вопрос по привычке, а не потому, что не мог сам догадаться, кого она имеет в виду.
— Ты их еще не знаешь, — она пожала плечами, словно извиняясь за то, что, кроме меня, пригласила в одну и ту же гостиную еще множество гостей, которые относятся к очередному гостю без должного уважения. — Но они не такие агрессивные, как те, кого ты встретил на дороге, просто немного шаловливые.
Будто в подтверждение ее словам кто-то зажег светильник и с тихим смешком пронес его прямо передо мной. Со стороны все выглядело так, будто огонек плывет по воздуху, сам по себе.
— Не обижайся на них! — Роза кокетливо оправила воздушные складки тюля на платье, подняла в воздух узкую светящуюся ладонь и вежливо, почти по-дружески помахала мне на прощание, но я успел заметить, что на ее губах играет далеко не любезная усмешка.
— Как можно сердиться на тех, кто дорог вам, госпожа! — пробормотал я, но ее уже не было рядом. Со мной остались только сонно что-то шепчущий Жервез и те, кого было невозможно ни поймать, ни вызвать на беседу, ни даже увидеть. Для того, чтобы вступить с ними хоть в какой-либо контакт, я был еще не достаточно опытен, а вот они могли проказить возле меня, сколько им угодно.
Я бы еще понял Розу, если бы она оставила меня одного в пустом доме, пусть даже не одного, а с часовыми у окон и дверей, и то бы сошло, но свести с ума моего попутчика, а потом еще и бросить нас с ним вдвоем в доме, полном опасных, невидимых сил — это было уже слишком. Она ведь без труда могла бы отозвать их отсюда, увести за собой, ведь они же все безоговорочно подчинялись ей, но, похоже, что ради меня ей не хотелось даже пальцем шевельнуть лишний раз. Зачем утруждаться ради какого-то там новичка. Пусть он со всем справляется сам. А вот Эдвин хотел говорить со мной, хотел видеть во мне достойного собеседника, если только не лгал.
Ну, вот опять мысли об Эдвине! Я должен хоть на миг забыть о нем и о Розе, которая вовсе не обязана обходиться со мной более любезно. Пусть этот дом полон нечисти, пусть здесь сами собой зажигаются фонари, вспыхивают камины и передвигаются кресла, быстро перебирая гнутыми ножками. Пусть, кроме меня и Жервеза, здесь затаился еще целый тысячный легион незримых гостей. Мне все равно. Главное, есть крыша над головой, и не важно, с кем приходиться ее делить. Я твердо решил, что проведу ночь здесь, а завтра…мы отправимся в Рошен.
Коварство и простота
ЭдвинПочему, снова оказавшись в Рошене, я первым делом вспомнил именно о нем, а не о ком-то из своих друзей? Зачем в эту холодную, все еще пахнущую дымом от остатков костра на площади ночь я летел именно к нему? Почему к Августину? Что в нем такого особенного, что заставляет меня вновь и вновь думать о нем? Ведь я же сам пророчил ему краткий взлет и конечную гибель, так к чему же мне лишний раз размышлять о его судьбе?
Вроде бы между нами не должно было возникнуть ничего, кроме антипатии, но, к собственному изумлению, я обнаружил, что Августин не так уж плох, как я решил вначале. Простой деревенский парень вдруг стал кумиром, и не без помощи темных сил. Августин — загадка! Кто бы мог подумать, что он останется загадкой и для меня. Как упорно он скрывал от меня имена своих покровителей, хотя знал, что я могу отсечь его белокурую, наивную голову и прочитать на вырезанном мозге то, что хочу узнать. Я еще не знал человека, в котором бы наивность и вероломство сочетались так же естественно и просто, как в Августине. Да, он был коварен, обозлен на весь мир, крайне жесток, но что-то хорошее и светлое в нем не умерло. Что-то, что можно было назвать одним словом «любовь». Любовь к демонам, верность темной стороне, преданность тем, кто в итоге погубит и его. Причем такая преданность была достойна похвалы. Конечно же, Августин осознавал, что те, к кому он так привязан, в итоге погубят и его, но его это ничуть не страшило. Он был рад умереть ради них. Рад был сделать хоть что-то, чтобы доказать свою преданность. И это меня невольно восхищало. Я нашел кого-то, кто способен был любить так же сильно и бесповоротно, как когда-то любил я сам. Мое чувство растянулось на столетия, а вот что будет с Августином…
В его окне был заметен тусклый оранжевый огонек, слышался шелест страниц. Должно быть, подписывает приговоры, не без сарказма подумал я и только тут понял, что скрипа пера — то не слышно, только мягко шуршит бумага, но чернильница стоит на столе нетронутой, заточенные перья кучкой лежат рядом с ордерами на аресты, и какой-то беспокойный дух — часовой небрежно играет с ними, развалившись прямо на столешнице. Другой, тот, что должен был бы дежурить возле окна, лазает под дверью, пытаясь собрать обрывки интересных разговоров, чтобы потом донести все услышанное до слуха своих господ. Похоже, Августин никогда не сидит в одиночестве, рядом с ним всегда кто-то незримо присутствует. Это значит, что его тайные господа, либо действительно относятся к нему с какой-то толикой симпатии, либо очень волнуются, как бы такой ценный слуга от них не убежал.
Вряд ли Августин захотел бы убежать, даже бы, если у него была такая возможность. Крепче любых магический цепей и подписанных кровью договоров его удерживали собственные, необычайно сильные чувства. Чувства, которые он так тщательно и умело скрывал ото всех людей. И только духи знали его тайну.
Возможно, поэтому он и казался всем, кто его видел, таким непередаваемо очаровательным. Других скорбь губит, а не красит, а ему, напротив, страдание и меланхоличность прибавляли привлекательности. Задумчивый и погруженные в какие-то свои внутренние переживания, он казался еще прекраснее, как святой, который противостоит напору демонов, искушающих его. Наверное, таким, возвышенным и смелым, он и казался почти всем, кто на него смотрел. Но вот, что бы произошло, если б кто-то смог заглянуть ему в душу, как я. Отвернулись ли бы тогда поклонники от своего кумира или отнесли бы все это на счет клеветы. Одно я знал точно, сейчас под окном, в вышине, я глянул на Августина и вспомнил кого-то, кого очень сильно любил, но навсегда потерял. Флориан! Клод! Кого же из них больше напоминал мне Августин. Которого из моих погибших братьев, старшего или среднего? Братьев, которые погибли потому, что хотели спасти меня, хотя знали, что я проклят и обречен. Их слепая, самоотверженная любовь была сродни той, которую испытывал этот юноша к своим тайным господам. Мои братья знали, что я — демон, и все равно не отвернулись от меня. А Августин? Да, скорее всего, он показался мне сейчас, в свете свечи, скульптурной копией Флориана. Бледный, утонченный и меланхоличный образ, освещенный теплыми тусклыми отблесками. Флориан ожил всего миг в его лице, а потом воспоминания исчезли, точеные черты лица, и тонкие пальцы, перелистывавшие страницы какой-то книжечки, и глаза, погруженные в чтение, все это объединилось в облик того, кого я чуть-чуть жалел, но, по большей части, презирал.
