Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

"Из насколько дальних закромов Бездны выпорхнули эти исполины?"

Едва вздымая крылья, они проносились в белёсом мареве как бесплотные смерчи, но вот один из них, изогнув змеиную шею, сомкнул челюсти на гралле; следующий миг — и от схваченной твари осталось лишь грязное облачко. Взмах длиннейшего, плавно сужавшегося хвоста — и трое летунов развеялись тленом.

Исполины разворачивались к городу. Единым стройным крылом, следуя единой воле, как перелётные птицы следуют за вожаком.

Чёрные крылья распростёрлись на полнеба.

И у готовых принять смерть мужчин опускались руки. Коган чувствовал, как поднимаются волосы у него на затылке.

Зрелище надвигающегося на них отзывалось чем-то глубинным; кошмаром, прорвавшим границу яви и сна, ужасом, от которого нет спасения.

— Драконы!.. — плетью вспорол безмолвие обретённый голос. — Будь я проклят! Драконы!

Общим числом их было шестнадцать — последние из племени, ушедшего в предания, уснувшего на заснеженных пиках Драконьего хребта. Они летели под бледным, белым солнцем, осыпая со скрежещущих чешуй крошево многовекового инея, парили в небе над Телларионом, словно сорвавшиеся с великокняжеских штандартов полотнища знамён.

Кувыркаясь, граллы убирались с пути парящих исполинов, их скрюченные тельца рассекали лезвия крыльев — тридцати ярдов в размахе. Коган услышал подобный строгой мелодии свист ветра; упругий порыв толкнулся ему в лицо и грудь. Запрокинув голову, Коган видел, как промелькнула над ним мощная грудь и бронированный живот; исполины описали круг над городом и низринулись на облепленные нечистью белые стены.

Это было подобно сну, и, как во сне, защитники очищали оружие и, как во сне, обнимали облитые сталью или укрытые кожаным доспехом плечи товарищей. Словно ещё во власти сонного наваждения, окликали друзей и наскоро перевязывали раны.

И гномы, задрав кверху окладистые бороды, поминали Отца Гор, а маловерные ведьмаки — Многоликую, а сыны запада, преклонив колено, прижимали к груди правую ладонь. И всех их освещало немощное, пленённое туманом солнце, но свет дня оставался бессилен даровать им уверенность в том, что видели их глаза, и в том, что претерпели их души.

Они поднялись на стены Теллариона, сражаться и умирать в первый осенний месяц лета девятьсот девяносто третьего, и не знали, поистине ли живы, ибо спасение их принесли чёрные крылья существ, уснувших и обращённых в камень в минувшее тысячелетие, когда Сантана пронзила своё сердце ножом из обсидиана на белом мраморе алтаря, а Аваллар обрёл гибель в средоточии Антариеса. И теперь свидетели тех времён, сами обращённые в легенду, венчают собой башни внешнего ряда стен, и крыши самых высоких зданий города, куда прежде залетали лишь голуби да вороны, и белые камни обвивают гибкие антрацитовые тела и усаженные шипастыми наростами хвосты, в полтора-два раза превосходящей длины.

И первым делом Коган разыскал жену, и они слились в обременённых доспехами объятиях, и в те мгновения Согрейн нимало не задумывался о том, насколько уместно столь явное проявление чувств при свидетелях. И хоть в нём зародилась усталая уверенность, что , но события последующих минут указали на то, что он ошибался, как и во множестве вещей прежде.

Потому что с хребта одного из драконов, которого, лишь при потрясающей сознание величине его сородичей, не вдруг было признать за самого из них величайшего, спустился мужчина.

С ног до головы он был одет в чёрное, и ещё и поэтому всадника мудрено было различить с расстояния и на скорости, тёмной одеждой он сливался с антрацитовой драконьей шкурой, и даже нижняя половина лица была укрыта от хозяйничающих на заоблачной высоте ветров. И Коган успел подумать, что всё же умер и пересёк Грань, потому что того, кто оседлал дракона, не могло быть среди живых.

Потому что ещё прежде, чем драконий всадник размотал витки прятавшей его черты ткани, по одним пронзительным горским глазам, чуть прищуренным, точно обладатель их привычен смотреть на яркий свет, Коган как бы сквозь завесу прозрел весь его облик завершённым: сухое породистое лицо, и тонкие скулы, и прямой, с небольшой горбинкой нос, и чёткую линию челюсти.

Лицо, которое Согрейн, взрослея, изучил до мельчайшей подробности, и на протяжении самых юных, самых безоблачных лет всякий день видел наяву, а после того, уже в иные годы, годы забот и разочарований, не менее часто видел во снах и воспоминаниях. И, вероятно, Криста не пожелала или не сумела исполнить последний наказ мужа, и вместе с ним вознеслась в Высь, потому что её широко распахнутые глаза видели то же, что видел Коган, а на лице жены он нашёл отражение своему собственному смятению.

Или же, если допустить, что все они по-прежнему в мире дольнем...

Выйдя из-за рядов чужих спин и плеч, Прадн сделал несколько шагов навстречу. Его лицо вечно удручённого какой-то неприятной мыслью человека незнакомо украшалось улыбкой.

— Тебе удалось, — не спрашивая, а утверждая, произнёс Прадн. Его глаза и в этот неясный день смотрели с прищуром, въевшейся в уголки век привычкой того, кто долгое время был вынужден видеть свет многократно усиленным и отражённым от несходящего с горных вершин снега. — Друг мой. Ты подоспел вовремя.

И от того, как привычно эти двое обменялись коротким половинчатым объятием, точно поддерживая время от времени повторяющийся обряд, Коган совершенно перестал понимать происходящее.

А маг, которому подчинялись драконы, достиг, между тем, изначальной своей цели, потому что и Магистр, видя его, двинулся навстречу.

И вот настал миг, когда оба они остановились друг напротив друга: вровень ростом, носящие одежду боевых магов так естественно, что нелегко было представить их в другом обличье, и с одинаковым авалларских оружием.

И Коган запоздало припомнил, что отметил ещё во время боя, но тогда, по понятной причине, не имел возможности поразмыслить над странной деталью. Тогда в мешанине энергий, что представляет собой любая масштабная схватка, он засекал мощные сполохи дара, который мимодумно привычно приписал заслугам младшего ученика. Тогда Согрейн, разумеется, не вспомнил о том, что дар Магистра отравлен неведомой скверной, да Коган попросту и не успел осознать своего открытия. И даже не подумал о куда более очевидной вещи: даже Магистру, при всех своих талантах, не дано сражаться в двух местах одновременно. А это, без сомнения, обстояло именно так: две весьма сходные по природе своей силы проявляли себя, и весьма успешно, не только на разных отрезках стен, но даже и в небе над городом.

И уж эта извлечённая из памяти подробность послужила для него, наконец, достаточным доказательством тому, что он не мёртв и не грезит. И Согрейн позволил себе, наконец, поверить в то, что видит, и позволил себе чувствовать.

Судьба наделила их поразительным сходством, и впервые каждому привелось посмотреть в глаза собственному отражению. И лишь так, поставив лицом к лицу, и возможно было узнать, что сходство их всё же не совершенно: Эджай при рождении взял больше черт от матери, ныне покойной княгини Эджины, а в Демиане, во внешности которого почти не отразилось эльфийское наследие, проснулось немало от облика деда-властителя. И прожитые годы оставили на отце и сыне пусть и сходные, но разные отметы.

— Мне следовало догадаться прежде, — ровно заметил Магистр. — Всякому, кто прочёл "Легенду об авалларах" известно, что лишь кровь первого князя Запада способна пробудить драконов. Я мог бы вспомнить о них и загодя прибегнуть к столь действенному средству.

— Полагаю, у тебя имелись и другие заботы, — отвечал давно потерянный и оплаканный друг и брат, голосом звучным, но изменённым тем, что обладатель его стал привычен к долгому молчанию.

И Согрейн, для которого день этот поистине стал днём прозрений, впервые услышав их отвечающими один другому, впервые подумал: вот от кого у Демиана этот голос, равно созданный для того, чтобы петь баллады, и посылать верных в бой, и отдавать приказы, покрывающие грохот боя.