Под маской порока (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна

— Ты бы меня не тронул, — возразила я. — Не причинил бы мне вреда, боли. Ты меня защищал.

— Защищал, — подтвердил Вэйдалл, но тон его, суховатый, обречённый, укоряющий самого себя, мне не понравился. — Я, скажем так, очнулся буквально за секунду до того, как ты потеряла сознание. Я чувствовал твою боль, чувствовал, как тебе плохо. И это ты называешь «не причинил бы боли и вреда»? Наш яд мог тебя убить, а я — если не убить, то… изнасиловать.

Значит, вот как он считает?!

— Я любил свою маму, — продолжил Вэйдалл негромко, отстранённо, не глядя на меня. — Даже боготворил. Не знаю, как она забеременела мной, будучи уже замужем за отчимом. Мама никогда не говорила о… том существе, моём биологическом отце, об обстоятельствах их знакомства. Три года спустя родилась Эсмеральда, прелестная фея и маленькое чудовище в одном хрупком теле. Я её обожал, хотя и, признаться, были моменты, когда я в сердцах удивлялся, почему не задушил её ещё в колыбели, — мужчина улыбнулся давним воспоминаниям, и по тёплой нежности улыбки этой я поняла, что на самом деле таких моментов было очень и очень мало. — Мы жили уединённо, родители редко выезжали в свет. Домашнее обучение, никаких школ и пансионов. Мы с Эсмеральдой почти не общались со сверстниками. Друг у друга были только мы и мама да, пожалуй, немногочисленная, жалеющая нас прислуга. В пятнадцать у меня проснулся дар, и мама объяснила, что я — не сын того, кого прежде считал родным отцом. Удивительно, но меня эта новость не расстроила, я не осуждал маму за то, что в высшем свете принято называть адюльтером, я даже почувствовал облегчение, услышав правду. Часть меня словно всегда знала, что я другой, что я не могу быть сыном этого угрюмого, жестокого, нетерпимого человека, кричавшего на маму из-за любой мелочи, срывавшегося на слугах, с каждым годом опускавшегося всё ниже и ниже. Странно, что именно благодаря ему появилась на свет Эсмеральда. Она была яркая, солнечная… выросла красавицей. Но её не торопились вывезти в свет, найти ей хорошего мужа. Отчим, помню, ворчал, что него нет денег на все эти тряпки, цацки и прочую мишуру для света, а подцепить какого-нибудь пастуха посмазливее, который задерёт ей юбку в ближайшем стогу, она может и в деревне, — глаза потемнели до свинцовой синевы грозовых туч, в уголках рта появились горькие, злые складки. — Я понимал, почему отчим не любил меня, но Эсмеральда чем заслужила подобное скотское отношение, в чём она-то провинилась перед ним?

— Твой отчим знал, что ты? — начала я нерешительно и умолкла.

— Подозревал, — Вэйдалл спокойно, невозмутимо даже посмотрел на меня. — За глаза называл меня подкидышем, отродьем и ублюдком. Не знаю, откуда ему стала известна правда или часть правды, но чем старше я становился, тем чаще слышал эти весьма «лестные» эпитеты в свой адрес. Однажды в городке, рядом с которым находилось поместье отчима, ко мне подошёл мужчина, представившийся Дамианом.

— Он был из братства, — догадалась я.

— Да. Тогда я получил первое предложение вступить в орден. Я отказался. Они всё равно следили за мной, за моими близкими, наблюдали, делали выводы. Через месяц мама вместе с Эсмеральдой поехали в маленький охотничий дом, расположенный на севере королевства. В последние годы они часто ездили туда вдвоём на несколько дней, Эсмеральда шутила, что девочкам иногда нужно посекретничать так, чтобы мальчики их не слышали, и ещё добавляла, что есть вещи, которые мать должна рассказывать только дочери, но никак не сыну. Я не понимал… обижался, даже ревновал. Дурак, — Вэйдалл усмехнулся с горечью едкой, исполненной презрения к самому себе. — Живыми они не вернулись. В доме случился пожар, тела обгорели до неузнаваемости. На похороны пришёл собрат Дамиан, повторил предложение. И я согласился. Мне было нечего терять и некуда идти. Вместе с Галеном, Нордом и Беваном я прошёл ритуалы вступления, посвящения, отбрасывания оков прежней жизни и чего-то там ещё. Потом кровавая череда мучительных ритуалов сменилась тьмой забытья и бредом лихорадки. Моё тело не желало принимать яд братства, но и умирать не торопилось. А умереть мне тогда хотелось, до безумия, до отчаянного желания навсегда исчезнуть во тьме. Раз за разом я видел в бреду маму и сестру в огненной ловушке, видел последний взгляд мамы, видел, как она отдаёт Эсмеральде свой медальон, что носила всегда. Уже тогда я понимал, что это моя вина, Ева. Я убил маму и сестру — своим отказом от первого предложения вступить в орден, своей слепой привязанностью к ним, своей трусостью. Осознавая часть собственной силы, я не смог защитить любимых людей. Ни от братства, ни даже от тирании отчима, потому что я боялся поднять руку на того, кто меня вырастил, кто звался мужем моей мамы и отцом моей сестры. Полагал наивно, что это неправильно.

Я осторожно присела на подлокотник кресла. Эмоций Вэйдалла я не чувствовала, ощущала только глухую чёрную стену и не было уверенности, что я смогу её преодолеть. Два с лишним века вины, сожаления, боли, ненависти к самому себе — не защитил близких, не уберёг. Даже без эмпатической связи я осознавала ясно, чётко, что он любил мать и сестру так, как, наверное, мало кто любит. Гален тоже любил свою семью, и я люблю маму, сестёр и покойного папу, и мамин второй муж, отец нашей младшенькой Лавинии, мне симпатичен, но любим мы иначе, наша с Галеном привязанность к родным не настолько всепоглощающая, глубокая. Может, и впрямь где-то слепая.

— Ты всё же выжил тогда, — произнесла я тихо.

— Почти три недели на грани, но я сумел выбраться из тьмы и лихорадочных видений. За мной ухаживал только Гален да, помню, Марк заходил. Гален, которого я до ритуалов посвящения даже трезвым не видел, потому что он постоянно и много пил, задирал всех подряд, получал за это, особенно от Норда… Гален сидел возле моей постели все три недели, слушал моё бессвязное бормотание, терпеливо сносил капризы бредящего нечеловека, — Вэйдалл снова усмехнулся, на сей раз с оттенком удивления. — Бульоном с ложечки кормил, представляешь?

— Представляю, — пожалуй, до рассказа о семье Галена я не смогла бы вообразить такого зрелища, как собрат Двенадцати, кормящий с ложечки куриным бульоном умирающего товарища по ордену, но теперь верю охотно.

Гален может. Хотя по виду и первому впечатлению не скажешь, что он способен на такие самоотверженные подвиги, тем более ради, по сути, незнакомого на тот момент существа.

— Больше никому до меня дела не было. Старших беспокоило, что станет с кругом, если я всё-таки умру, ведь они с трудом нашли только нас четверых, а несколькими десятилетиями ранее — и вовсе лишь троих. В этом мире закончились нам подобные существа. Когда я немного восстановил силы, мы с Галеном пообещали, что всегда будем держаться друг друга, делить всё, и хорошее, и плохое — потому что отныне у нас больше никого нет и больше никому мы не нужны по-настоящему. Если бы меня было кем заменить, то меня добили бы сразу, без раздумий и сомнений, не дожидаясь, очнусь ли я или так и умру.

— Девушек вы… тоже пообещали делить? — уточнила я.

— Нет, — Вэйдалл улыбнулся мягко. — С девушками как-то случайно вышло. Старшие обрадовались тому, что я не умер, начали проявлять ко мне внимание, разве что на золотой трон не посадили и не пообещали служить всем кругом до конца времён… а мне было противно смотреть на их лицемерные физиономии, слушать их заискивающие речи. Норда и Бевана определили в ученики к Дрэйку, а фактически — к Рейнхарту, бывшему прежде наставником Дрэйка. Галена с самого начала взял к себе Марк, я же оставался под вопросом. И, когда стало ясно, что в братстве будет всё же тринадцать членов и интерес к моей персоне сразу возрос, я сам выбрал себе наставника. Сказал, что буду учиться с Галеном у Марка. Старшие не возражали, наоборот, как мне показалось, в какой-то степени даже вздохнули с облегчением. Полагаю, их не устраивал расклад, при котором Рейнхарт воспитывает по своему образу и подобию практически всё молодое поколение. Первое время мы проводили на острове, где находится убежище братства, учились необходимым основам: контроль и управление силой, магия, история ордена, их деятельность, прошлая, нынешняя и будущая, география, этикет и другие важные дисциплины.