Марина Cyржевcкая - Лекс Раут. Чернокнижник
Он убрал ладонь с шеи девушки и двумя руками провел по ее плечам, стягивая платье. Широкая горловина позволила это сделать, и кусок ткани упали до талии, обнажая тело…
* * *Стянул ей платье. Одри молчала, только дрожала и смотрела на меня, как завороженная. Надавил ей на плечи, заставляя опуститься на колени, потянулся к пряжке ремня. Она опустила взгляд, сглотнула. Пришла в себя. И вскочила, отчаянно пытаясь прикрыться и бестолково дергая платье.
— Убирайся из моего дома немедленно! Понял?! Уходи сейчас же, я ловцов позову, я…
Договорить она не успела. Конечно нет. Я ведь только и ждал этого — когда она закричит, когда возмутится. Когда начнет сопротивляться. Я хотел, чтобы начала, потому что меня душила злость, и хотелось ее выплеснуть, убить, уничтожить. Разнести к демонам этот проклятый дом, спалить вместе с хозяйкой. Ярость не давала дышать, и я видел лишь один выход, лишь одно избавление! Я хотел избавления, но не знал — как…
Впечатал Одри в стену, схватил за волосы, дернул, открывая шею. Нет, никаких укусов. Никакого инкубского яда. Пусть даже не надеется. Она должна быть в ясном сознании и хорошо запомнить все, что я с ней сделаю!
И, пожалуй, стадию поцелуев мы тоже минуем.
— Можешь считать прелюдией, — прошипел ей в полуоткрытые губы, сжав ягодицы. Развернул, толкнул к дубовому столу. Она не удержалась, споткнулась, запутавшись в сползшем к ногам платье, полетела вперед и повалилась на стол, оперлась руками. Попыталась повернуться.
— Прелюдия закончилась.
Одно рукой надавил ей на лопатки, не давая подняться, прижимая к столешнице, другой… другой дернул ремень, расстегнул штаны. Одри затихла, от прерывистого дыхания на лаковой поверхности оставались влажные пятнышки.
— А теперь начинай притворяться, детка. Ты же это умеешь, — ярость застилала глаза, расцвечивая комнату языками пламени. Я горел внутри, жар сводил с ума и норовил выплеснуться наружу, спалив этот проклятый дом. Одри молчала, упиралась ладонями в столешницу и лишь мелко вздрагивала.
Мое хриплое дыхание обжигало губы, я бездумно смотрел на ее лопатки, позвонки на шее, откинутые волосы. Смотрел, прижимаясь к ее оголенным ягодицам и не двигаясь. Хотелось… другого. Хотелось ее целовать. Трогать языком кожу, впадинки и косточки, губы и волосы. Хотелось видеть ее глаза, ловить в них желание, видеть ответное пламя.
А у меня лишь влажное пятно дыхания на столе. И все. Снова подделка. Очередная иллюзия. Не настоящее.
Пламя внутри погасло, сменившись усталостью. Чувствуя себя последним кретином, застегнул штаны, развернулся и пошел к двери.
Быстро, как только мог, желая теперь лишь одного — убраться подальше от этого дома и этой девушки. Засунуть все мысли о ней как можно дальше, в самую глубокую дыру моей проклятой души, если она у меня есть. Засыпать сверху землей, завалить камнями и воткнуть пару кольев, чтобы ничего не воскресло.
Отличные мысли.
Были.
До того момента, как прошелестели по галерее легкие шаги. Почти неуловимые прикосновения босых ног к покрытым лаком доскам пола. Шелест, шорох, ветер… но я их уловил всем нутром, каждой сведенной до боли мышцей.
Развернулся и подхватил ее на руки. Стон — наш общий — заглох, когда я наконец-то впился ей в губы. Наверное, до боли, но я уже не мог остановить то, что она пробудила во мне. Смутно помню, как нес ее… куда-то. Как стаскивал остатки платья, как целовал, как дергался, ощущая ее руки на своем теле. Как торопился, потому что в бездну сдержанность, в бездну все, кроме желания обладать ею…
Она не сопротивлялась, позволяла делать, что я хочу, лишь дрожала в моих руках. Боялась? Возможно… Я плохо понимал, что делаю. В эти минуты остались лишь ощущения— обнаженные до инстинкта чувства. Мне хотелось сжимать ее сильнее, вдавливать в свое тело, иметь ее рот языком, прикусывать ей губы, потом кожу ключиц, потом — груди. Мне нужно было острое, до боли, горячее до ожога обладание, близость на грани ненависти. Меня разрывало от этих противоположных чувств — от желания свернуть ей шею и необходимости видеть, дышать, иметь, трогать… моя рубашка полетела на пол, и Одри положила ладони мне на спину. Нежные пальчики прошлись по выжженным рунам, заставляя меня тяжело и хрипло втягивать воздух. Терзал ей губы и чувствовал, чувствовал эти ладони, осторожные, прохладные, ранящие! Мне почти больно от ее прикосновений.
И злость снова загорается внутри пожаром, обжигает нутро. Или это похоть? Понимаю, что уже дымлюсь от потребности оказаться в ней, нет сил на игру, на узнавание, хочу долбить и подыхать на ее распластанном теле.
Сдергиваю ее ладони, отстраняюсь, толкаю Одри на кровать. Она неловко падает на спину, вскрикивает от неожиданности. Пытается подняться на локтях. Не позволяю.
— Лежать.
Она ахает, надеясь вырваться. Наивная…
Провожу ладонью вдоль ее тела. Нежная, проклятая бездна, какая же она нежная! Просто невыносимо. Я изучу все ее впадинки и выпуклости, изучу руками, губами, языком… но позже… Не сейчас.
Сейчас мне нужно быть в ней. Только это.
Довожу ладонь до низа живота, опускаю пальцы. И мы дергаемся оба от ощущений — я влажности, она — моего прикосновения. Это конец. Моя сдержанность выкинула белый флаг и сдохла в муках. Все. Одной рукой расстегиваю штаны, сдираю кое- как, прижимаюсь гудящим и налитым кровью членом к ее телу. И даже от этого почти кончаю… В голове только ругательства и что-то о том, что я снова веду себя, как скотина… И океан похоти, сводящий меня с ума. Удар сердца. И я рычу, погружаясь в нее. Одри выгибается и стонет, и снова этот низкий горловой звук доводит меня до помешательства. Она сама виновата… Во всем. В том, что ее тело заставляет меня терять голову, в том, что жажда обладания сводит с ума, в том, что мне хочется ее наказывать. В том, что стонет так возбуждающе, заставляя вибрировать и дрожать все мое нутро, увеличивать темп, распластывая ее на постели, шипя ругательства и какую-то хрень, почти не соображая от поднимающейся внутри волны невыносимого, жгучего, болезненного, дикого и запредельного наслаждения. Еще, еще, еще, глубже, сильнее, острее, жарче! Это движение невозможно остановить, это инстинкт, это безумие, почти смерть… Оргазм подкатывает приливом и я даже пытаюсь его удержать, но он накрывает, ударяет хлыстом по хребту, выламывая его, выбивает из головы остатки здравого смысла и заставляет меня глухо стонать сквозь стиснутые зубы. Я даже целовать уже не могу, утонув в этом шторме, накрывшем меня с головой и разбившем о прибрежные скалы. Я глотаю воздух, я пытаюсь хоть что-то осознать, кроме непристойных ругательств, засевших в башке, и понимания, что никогда и ничего лучше в моей жизни не было…
