Двуликий бог. Книга 2 (СИ) - Мэл Кайли
Я вздрогнула, ощутив прикосновение к своему плечу, и хотя оно было нежным и тёплым, сердце взвилось к горлу, заставило меня резко обернуться. Ида смотрела на меня взглядом, полным понимания и сочувствия, на губах служанки играла робкая ободряющая улыбка. Девушка молчала, но мы обе и не нуждались в словах. Моя добрая Ида, теперь только она одна у меня и осталась! Подруга знала, как я сомневалась, как нелегко далось мне принятое решение. Я не чувствовала уверенности в том, что не совершаю роковую ошибку, однако я делала это ради ребёнка, которого носила под сердцем. Я не могла позволить, чтобы нас разлучили. Никому, даже его отцу. Ида обратила ко мне взор, спрашивающий дозволения, и я, поколебавшись, кивнула. Девушка постучала в двери.
Стоило появившимся на пороге стражникам раскрыть глаза и узнать меня, как в чертогах Бальдра поднялась страшная суета, которой я вовсе не желала и которой, увы, не могла противостоять. О моём прибытии немедленно сообщили отцу, а нас проводили в общий каминный зал и обогрели у огня. Принесли мёд, разбавленный водой, и остатки вечерней трапезы. Я решилась пригубить кубок, потому что дрожала всем телом — не столько от прохладного ночного ветра, сколько от собственных переживаний. Лёгкий напиток приятно согрел горло, тягучим теплом и сладостью разлился в груди, затем в животе, и я почувствовала себя лучше. Правда, съесть что-либо так и не смогла, но зато накормила верную служанку. К тому моменту, когда в зале появился бог света, мы обе, по крайней мере, перестали трястись и обрели способность к связной речи.
К чести Бальдра должна признать, что он не позволил себе ни единого упрёка, ни единой насмешки, ни единого лишнего вопроса или бестактности, хотя, без сомнения, был очень удивлён. Прежде всего, отец стремительно приблизился ко мне и заключил в свои объятия, прижал к груди. От него пахло полевыми цветами и травами — точно так же, как в детстве, и в тёплых надёжных руках доброго аса я вдруг ощутила себя такой маленькой и беспомощной, что разрыдалась. Я стояла, уткнувшись носом в его грудь, а любящий прародитель гладил меня по волосам, обнимал вздрагивающие плечи, как будто не было долгих лет разлуки, сомнений и разногласий, будто я никогда и не покидала отчий дом. Я радовалась уже тому, что моё неожиданное ночное появление не разбудило и не побеспокоило Нанну. Меньше всего мне хотелось, чтобы ранимая и слабая сердцем мать увидела меня такой.
Я не рассказала Бальдру всего, да и как я могла? Если быть честной с собой, я вообще открыла отцу крайне мало, упомянув лишь, что Локи не в себе, и я боюсь, как бы он не причинил вред мне или нашему нерождённому ребёнку, оттого и прошу у бога света защиты и покровительства. И опять Бальдр проявил чуткость, доброту и смирение, не обронил и слова о Локи, хотя я понимала, что наступил момент, о котором он предупреждал меня и которого, должно быть, ждал много лет. Думаю, сердце верховного бога должно было возликовать, однако вид несчастной и напуганной дочери тотчас свёл на нет неуместное торжество. Я нуждалась в отце, однако и под его кровом не обрела покоя. Сердце разрывалось и обливалось кровью. Голова раскалывалась. Сомнения сводили с ума.
Столько самых разных мыслей теснилось в моей несчастной глупой голове. Я думала о том, в какую ярость ввергнет бога лукавства моё исчезновение, и что эта разрушительная ярость, скорее всего, прольётся не только на меня, но и на семью Бальдра. Опасалась, что мой необдуманный поступок может вновь разжечь непримиримую вражду между отцом и мужем, однако что мне оставалось делать в той безвыходной ситуации, в какую загнал меня беспощадный нрав Локи? Смириться и подчиниться? Пожертвовать своим ребёнком, не говоря уже о себе самой? Я пострадала бы в любом случае. Асы, которых я любила, пострадали бы в любом случае. И я выбрала единственный возможный вариант, позволявший сохранить моё долгожданное дитя. Я убеждала себя, что заслужила это.
Однако на душе не становилось легче. Зверь сомнений и угрызения совести вопрошали меня снова и снова, имела ли я право так поступить со своим мужем и господином? Даже если отбросить его чувства, как он отбросил мои, смела ли я растоптать достоинство повелителя? Смела ли я присвоить ребёнка, который принадлежал ему так же, как и мне, если не больше? Я не могла простить, но должна ли была уподобляться худшим качествам каверзного аса и мстить, провоцируя их как в нём, так и в себе? Точно ли у меня не осталось выбора, или, может, я должна была простить супруга? Стало бы моё прощение в таком случае унизительным проявлением слабости и бесхарактерности или, напротив, истинной силы и великодушия? Я не знала. У меня не находилось ответов на эти страшные, бередящие разум и сердце вопросы. И оттого я продолжала жить с ними каждый свой новый день.
Я засыпала с подобными невысказанными терзаниями в свою первую ночь в чертоге Бальдра и просыпалась с ними, будто и не спала вовсе. Они преследовали меня каждую минуту: когда я умывалась и переодевалась, когда спускалась к утренней трапезе, приветствовала поражённую мать и знакомых слуг. Я ни на миг не могла от них скрыться, и думала, что лишусь рассудка, хотя прошла едва ли половина дня, как я покинула палаты законного супруга. Сердце подсказывало, что, вопреки всему, моё место вовсе не здесь. Разум твердил, однако, что и там мне не следовало оставаться. Где же мне должно было находиться на самом деле?.. Противоречия разрывали меня на части.
И вот случилось то, чего я боялась, перед чем трепетала, зная, сколь неотвратим этот момент. Локи вошёл в чертоги Бальдра. К моему удивлению, он был один, без сопровождения, без стражи, даже без кольчуги, лишь на поясе неизменно покачивался длинный меч, а чуть в стороне от него — лёгкий кинжал. Никаких иных принадлежностей или украшений, волосы чуть взлохмаченной копной спадали на плечи, свободная белая рубашка обнажала часть груди — казалось, он явился в чертог своего врага почти в таком же виде, как поднялся с постели. На лице — полное пренебрежение к воинам бога света, окружившим его и провожавшим к хозяину, а в сияющих карих глазах ни ненависти, ни ярости, а только разочарование.
Я наблюдала за ним с верхнего яруса, всем телом вжавшись в
