Екатерина Оленева - Призрачная любовь
— Ты же говорила, что не куришь? — напустился он на свою подругу. Танька отмахнулась:
— Не курю. Но сейчас можно. — Девушка посмотрела на серое небо, наливающееся наползающей с севера тяжестью. — Тошно как, — выдохнула она.
Тошно. Это Татьяна метко заметила. А он паренька ведь даже не знал. Что же будет, когда придется хоронить…дальше додумать Миша просто не стал, глубоко затянувшись табачным дымом. Ну не хотел он себе этого представлять.
Чертова кукла! Угораздило же!
Миша не поехал на поминки, попрощавшись с новыми знакомыми у рынка, чтобы привычно направиться в сторону больницы.
Олег сообщил о том, что состояние Лены с вечера не поменялось. Врачи определяли его как "стабильно плохое". Из реанимации девушку перевели в отдельную платную палату, где мать и отец поочередно сидели у одра дочери.
Первоначальное яростное отчаяние отступило место тупому терпению. Если душа готова упиваться печалями без конца, то бренное человеческое тело слабо и норовит струсить, впасть в спасительное полусонное состояние. Чем острее чувства, тем быстрее они притупляются.
Марина ещё сильнее похудела. Казалось, внутри женщины задули свечу. Взгляд потух, губы побелели, волосы повисли тусклыми прядями. Мать из последних сил не хотела уступать дорогое существо широко раскрытой могильной пасти. Пока сознание готовилось к принятию возможной потери, душа под таким грузом изнемогала и темнела.
Олег бегал, предлагал взятки врачам или преставал с вопросами. На все его начинания люди в белых халатах пожимали плечами и отделывались коронной фразой: "Мы сделали, что могли. Остается ждать".
Ждать — всегда тяжело. Вдвойне тяжелее ожидание возможной смерти. Особенно для людей с темпераментом, как у Олега.
Но, несмотря на отчаянную ругать, метания, слезы и неприкрытую печаль Олега Мишке было выносить легче, чем простую и суровую неподвижность Лениной матери. Та не плакала, не металась, не задавала вопросов и не просила утешения. Утешиться было невозможным, если не станет дочери. Марина просто доживала то, что требовалось дожить. Не более того. Если состояние Олега можно было охарактеризовать словом "горе", то состояние Марины не передавало даже слово "отчаяние". Она словно бы уходила вслед за дочерью, билась о невидимую кромку, как птица о стекло, не в силах преодолеть невидимую преграду.
Мишка вошел в палатку, и какое-то время созерцал ставшую привычной картину: белые стены, кровать, тумбочка. Квадрат окна, за которым простирался серый клочок неба. У кровати согбенная фигура Марины в белом халате. И изможденное, словно восковое, лицо девушки на казенной подушке. На белой коже ресницы и брови казались непривычно темными. Бескровное лицо хранило умиротворенное выражение.
Марина покосилась на Мишу, равнодушно кивнув в знак приветствия. Миша не о чем не спрашивал. Все и так было видно.
Вернувшись в чужой дом, Мишка в одиночестве выпил дешевый невкусный кофе. Дурные ли предчувствия, или просто расстроенная постоянными недосыпами психика заставляли чувствовать себя подавленным, озлобленным. Для уравновешенного, всегда уверенного в себе Миши это было непривычно. И неприятно.
Не в силах долго оставаться без действия, Мишка сорвался с места и помчался "вперед за приключениями". Через полчаса он стоял перед "домом с привидениями". Тот был оранжевый, в темных подтеках от многочисленных дождей. Пятиэтажный. Крыша "коньком", крытая шифером. Дом нависал над оживленным перекрестком и казался элегантным стариком, сохранившим стиль среди современной безвкусицы.
Ничего устрашающего в нем ни с первого, ни со второго взгляда не проглядывалось. Белые стилизованные "а-ля Греция" колонны, поддерживающие угловые флигеля, над которыми возвышалось два круглых чердачных окошка. Правда, войдя во двор, Мишка отметил, что округа едко пропахла кошками.
Только в подъезде Миша, наконец, ощутил то пристальное внимание, о котором рассказывала черноглазая Татьяна. Площадка последнего этажа, с которого лестница продолжала подниматься выше, на чердак, была словно окутана темными, едкими, как черный удушливый дым, волнами. Мише на мгновение показалось, что он чувствует запах тяжелой гари. Но морок тотчас развеялся.
Мишка не взял ключей. Они ему были и ни к чему. Ему доводилось открывать двери разными способами, причем замки довольно сложной конструкции. Прошлая жизнь с матерью, наполовину авантюристкой, наполовину алкоголичкой, для которой в порядке вещей было сорваться с места на несколько недель, никого об этом не предупреждая, многому заставила научиться.
Немножко поломавшись, замок подчинился уверенной опытной руке. Щелчок. Дверь с легким скрипом подалась внутрь.
В коридоре было темно. Звук, издаваемый выключателем под длинными пальцами Миши, прогремел, словно выстрел. Ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось, словно бы становясь концентрированнее. Парень сделал шаг вперед.
Может ли воздух источать угрозу? По-идеи, конечно же, нет. Это просто больные нервы искрят, напрягаются, а воображение радо стараться, — подсовывает страшные картинки.
Но все в Мише сопротивлялось мысли войти в квартиру, в которой погибло столько людей.
Злобные призраки молчаливо скалили зубы в плотоядной насмешке:
"Ну, давай, входи! — шуршали они в его голове разными голосами. — Ты же не из тех, кто боится собственных выдумок?"
Только — выдумок ли?
Вошел Серега, и умер, перед этим повел себя так странно, что никто из его друзей не мог объяснить мотивы его поведения.
"Заходи, заходи. Убедись, что плесенью здесь пахнет не сброшенный мертвецом саван, а всего лишь отсыревшие стены".
Лена тоже вошла. И теперь умирает.
"Тогда уходи, — насмешливо фыркнул голос (не исключено, что его собственный). — Раз не можешь войти. Уходи же!".
Миша решительно направился вглубь квартиры, нарочито стуча каблуками. Промелькнувшая за его спиной тень заставила резко остановиться и развернуться. Наглая нежить. Но не настолько, чтобы выдержать прямой взгляд "лоб в лоб".
Ничего. Пусто.
— Что за хрень? — выдохнул парень.
Из ванной раздались странные "чавкающие" звуки. Тряхнув головой, Миша прислушался. К его удивлению, звуки не стихали, даже становились отчетливее. Покрываясь холодным потом, парень потянулся к дверной ручке, только тут отметив, что ручка поставлена на фиксатор. Как если бы кто-то пытался запереть страшное "нечто" в ванной.
Впрочем, удивительным было уже то, что она оказалась целой. Ведь Мишка отчетливо и ясно помнил, как она осталась в руках у Олега.
Что же это могло быть? Что бы все это значило? Дьявольщина какая-то!
