Восток. Запад. Цивилизация - Лесина Екатерина

– Алистер – некромант, он приносит людей в жертвы. Он… что-то делает.

Чарльз вдруг понял, кого ему напоминает Никса. Тех слуг в старинных нарядах из ныне сожженного особняка.

– Да. – Августа повернулась к женщине. – Это его подарок. Чудесный, к слову. Ты бы знал, до чего сложно найти хорошую служанку, которая будет делать то, что ей говорят, не станет сплетничать и злословить. Да и вообще…

– Мы уезжаем.

– Ты, Чарли. – Августа погладила живот. – Ты уезжаешь. А я остаюсь.

– Августа!

– А если будешь упрямиться, если вдруг попытаешься забрать меня силой… Это глупо, поскольку я буду против, как и дядюшка и дорогие кузены. Но мы их звать не станем, верно? – Августа чуть привстала, и Никса спокойно подхватила ее, помогая удержаться на ногах. Живот сестры стал выглядеть еще более огромным. – Мы разберемся сами… правда? Вот так.

Она коснулась его шеи, и Чарльз задохнулся.

Он пытался дышать.

И не мог.

Легкие схлопнулись. Сердце остановилось. И голову раскололо болью.

– Больно, да? – Чарльз очнулся на полу. Взгляд его уперся в мягкие меховые туфельки, украшенные крупными жемчужинами. – Это даже интересно, познавательно… Знаешь, чужая боль, оказывается, несколько облегчает твою. Особенно если это боль человека, который виновен.

Дышать было тяжело. Огонь еще жил там, внутри.

Надо… перевернуться на бок. И встать. Хотя бы на четвереньки. Или на колени.

– Ты… – кое-как просипел Чарльз. – Не боишься, что… после рождения ребенка… станешь не нужна? И твой ребенок… зачем он ему?

– Чтобы сделать Алистера императором. – Августа сидела в своем кресле на колесах и пила. Тягучее красное зелье оставалось на губах ее.

Зелье ли?

Или…

– Я не против. Пусть становится. Сыну все одно сначала надо вырасти. – Она чуть прикрыла глаза. – А ты, Чарли… Не стоило тебе лезть в мою жизнь.

Наверное.

Подняться на ноги вышло не сразу. Августа наблюдала. Жадно. За каждым движением, за тем, как дрожат у него руки. Как ползут по шее капли пота. Как нить слюны вытекает из приоткрытого – а закрываться он никак не желал – рта.

– Кстати. – Она произнесла это почти равнодушно. – Алистер знает далеко не все.

– Что?..

– Ты обвинял моего мужа в том, что те женщины умирали, что они не могли выносить дитя. Так вот, он как раз ни при чем.

– Нет. – Чарли покачал головой.

– Просто мой сын должен не только появиться первым, он должен быть единственным, – спокойно ответила она. – Так что… Алистер, конечно, полон надежд, но кто знает, как оно получится.

Из гостиной Чарльз выходил на негнущихся ногах и уже в коридоре прислонился к стене, закрыл глаза, пытаясь понять, что же чувствует.

Ничего.

Пожалуй, ничего. Та женщина, в кресле, не имеет ничего общего с Августой. С его Августой – с той, что бежала навстречу в те редкие дни, когда получалось вернуться домой. Той, что смеялась громко и радостно. И плела венки из полевых цветов.

С той, что…

«Я тебя люблю, братик!»

Когда все случилось?

Когда он уехал? Учиться. Потом служба, когда оказалось, что там, за стенами дома, тоже есть жизнь. И Чарльз в нее окунулся с головой. И как-то стало вдруг не до сестры и не до матери.

Чувство вины было бескрайним, как океан.

А еще чувство беспомощности.

– Чарли? – Дядюшка осторожно тронул за руку. – На вот, выпей. Полегчает.

И фляжку протянул.

Чарльз взял. Глотнул и едва не задохнулся от горечи. Он-то надеялся на коньяк, в худшем случае – на самогон.

– Что это?

– Кое-какие травы. – Дядюшка глядел снизу вверх, заискивающе и виновато. – Идем, я провожу тебя.

Чарльз хотел было отмахнуться, но слабость не оставляла, а горечь выпитого отвара держалась во рту, к счастью, перешибая привкус желчи.

Хорошо, что не вырвало.

Дядюшка держался рядом. Тоже странно, такой большой дом. И в прошлый приезд сюда Чарльз запомнил, что слуг в этом доме множество.

И людей.

– А где все? – поинтересовался он, потому что молчать было невыносимо.

Дядюшка вздохнул и, глянув искоса и как-то исподлобья, спросил:

– Ты очень на меня сердишься?

Странный вопрос.

И ответ не лучше:

– Не знаю. Она…

– Изменилась?

– Да, пожалуй. А вас я раньше не знал.

Вздох.

– Вас Алистер попросил? Приехать. Написать…

– Они были дружны с отцом. Очень. И… я не смог ему отказать.

Взгляд в сторону, а пальцы дядюшкины дрожат, мелко так.

– Тем более он заверил, что Августа не пострадает, что ей неуютно там, у вас. Ей нужен дом. Забота. Участие. Как я мог не позаботиться о родной племяннице?

– Вы тоже? Прокляты?

Легкий наклон головы. И понимание, что догадка верна.

– И как давно?

– Мой отец так и не простил мне ослушания. – Руки у дядюшки суетливые, так и трутся друг о друга. – Он очень разозлился… тогда.

– Маменька говорила.

– Да…

– Почему вы просто не ушли? У вас же были друзья. И возможности наверняка.

– Я хотел, да, собирался. Но мама… Я не смог ее оставить. Отец почему-то решил, что она виновата. И если я мог уйти, то она нет. Он никогда не согласился бы на раздельное проживание. А закон однозначен. Жена должна повиноваться мужу.

Дерьмо.

И закон тоже.

– Потом, когда ее не стало, выяснилось, что и идти уже некуда. Кому я нужен? Слабый, никчемный, забытый. Я мог бы рассчитывать на поддержку, но нельзя всю жизнь пользоваться ею. А дальше? Военная служба? Закрыта. Преподавание? Я не особо умен.

– Кому и когда это мешало? – не удержался Чарльз.

– Дела? Финансы? Деньги я способен лишь тратить. Вот и вышло, что я на диво бесполезное создание, привыкшее жить с комфортом и без особых обязательств. Да и отец к тому времени не то чтобы остыл, а скорее, сполна осознал мою никчемность и бесполезность. А потому выбросил из головы. До последнего времени я просто избегал встречи.

– И когда все изменилось?

– Ему понадобилось уехать. И он, верно, имел некоторые опасения, если призвал меня к себе и сказал, что я ничтожество, но так уж вышло, что меньшее зло из всех. Да и наследником я оставался. Дал мне что-то. Велел выпить. Я выпил. А когда очнулся, то отца уже не было. Был Алистер. Он объяснил правила. Я живу как жил. Может, даже лучше: никто теперь не станет мешать или попрекать за траты. Наоборот. Сент-Ортоны всегда охотно жертвовали на благотворительность…

– Погодите, какая благотворительность?

– Еще моя матушка начала… Отец был сложным человеком. А вот ее любили. Она многое сделала. Открыла лечебницу для бедных. Собирала помощь, организовывала приюты, в которые любой мог просто прийти и получить миску супа. Без нотаций. Без душеспасительных бесед. Самые простые правила. И хорошая еда. Четыре школы, три из которых – с мастерскими. Да, она была достойной женщиной. И я в меру возможностей пытался… что-то хоть пытался делать. Вот… Алистер заверил, что не станет вмешиваться. Что, наоборот, я могу заниматься благотворительностью. И своим маленьким увлечением. Беспокоиться не о чем. Правда, слова не сдержал. Сперва в доме изменились слуги…

Тяжкий вздох.

– А потом вот… Погоди… – Он чуть придержал Чарльза за руку. – Я… мне жаль. Честно… но я и вправду слаб. Сильный человек нашел бы способ отказать ему. А я… я и не пытался. То есть пытался, но это больно, а я плохо переношу боль. Я мог бы умереть, но вряд ли его это остановило бы. Мой сын восхищается Алистером. Меня он полагает ничтожеством, а говорить… рассказать…

Вздох.

– Зачем вы все это говорите?

– Помоги… дойти до кабинета. На меня здесь особо не обращают внимания. Так… когда-то я увлекался историей. За это отец тоже меня презирал, потому что история – это глупость, особенно если прибыли не приносит.

В этой части дома сумрачно и пыльно. Окна заросли серой пеленой. Под потолком – паутина, да и клочья пыли катаются по грязному ковру.

– Сюда почти и не заглядывают. Слуг… его слуг не так и много. И они не успевают всего. Я не слишком нужен. Но это и к лучшему. Открой дверь. Проклятье ослабляет. Алистер держит его, уж не знаю зачем. Скорее всего, ему некогда возиться с наследством, все-таки передача дел требует времени. Или может, моя смерть привлечет внимание. Или плевать ему на меня… главное, что тут никого нет.