Неудача в наследство - Светлана Романюк
Михаил умолк. Ища поддержки, оглядел стены родного кабинета. Связные и более-менее приличные слова и выражения закончились. Елизавета Егоровна сидела в кресле, скромно сложив руки на коленях и потупив взор.
— Как лицо официальное, возьму на себя ответственность заявить, — вступил в беседу Андрей, — следствие по делу Вячесла… кхм… мсьё Нуи ведётся. Уверен, его непричастность к убийству будет доказана в ближайшее время… Но если вы подадите это заявление… Я буду вынужден дать ему ход, и следствие будет вестись ещё и в этом направлении… Н-да… следствие… Вы, кстати, готовы к публичности разбирательства?
Младшая Веленская прижала к лицу платочек и что-то задушенно в него пропищала.
— Вот! — приободрился Андрей. — Именно что к публичности!
Приятели переглянулись поверх головы гостьи. Чего хотела добиться эта не первой свежести дамочка? Как там она написала? Михаил в очередной раз заглянул в листок: «…в ночь с третьего на четвёртое липца состоящий на службе помещика Милованова и известный под именем мсьё Нуи пришёл ко мне в комнату, где и погубил безвозвратно мою репутацию…» Об изнасиловании, слава богам, речь не шла. Во всяком случае, прямо этого не утверждалось.
Михаил тряхнул головой и тихо уточнил:
— Елизавета Егоровна, вы хотите сказать, что подверглись… что мсьё Нуи силой вас… у вас… вашу репутацию погубил? Вы желаете его за это к ответу привлечь? Это весьма серьёзное обвинение… За подобное преступление суровое наказание полагается — от семи лет каторги.
— От десяти, — поправил его Андрей.
Гостья отрицательно всхлипнула и выглянула одним глазом из-за кружев носового платка. Встретилась взглядом с хозяином кабинета, икнула и возмущённо застрекотала:
— Не силой! Не каторга… Я не о наказании пекусь. Я за справедливость и истину радею! А вы?! Да как вы предположить посмели!
Голос Веленской набирал обороты, звучал увереннее и пронзительнее, ввинчиваясь прямо в мозг обоих слушателей и вытесняя оттуда последние остатки связных мыслей.
— Да какая справедливость вам нужна-то? Зачем вы эту писульку нам принесли? — не выдержав, гаркнул Михаил.
— Ах, писульку?! — взвилась Веленская. — Ах, вы понять не можете?! Пить меньше нужно! Заседателя всё утро ищу, а он здесь со вчерашнего дня отсиживается. Дворяне ещё… Перегаром за версту разит! Вино, говорят, мозг размягчает! Вы читать умеете? А считать? Вашего камердинера в чём обвиняют? В убийстве, которое в ночь с третьего на четвёртое случилось! Я вам синим по белому написала, что аккурат в это время он у меня был! За несколько вёрст от места того проклятого! В двух местах сразу ни один человек оказаться не может! А потому — отпустите невиновного!
Елизавета Егоровна кричала и топала ножкой, грозила кулачком сперва Михаилу Николаевичу, а потом и Андрею Дмитриевичу. Бледные щёки её окрасились румянцем, глаза сверкали, голос звучал страстно, искренно, из него пропал писк, а визг ещё не проявился. В эту минуту ею можно было и полюбоваться, позабыв про длинноватый нос и старомодное, не слишком новое платье.
— Вы кто? — Веленская решила сконцентрировать весь свой пыл на Андрее. — Заседатель? Вот и примите меры! Немедля выпускайте невиновного из застенка! Столько дней следствие ведётся, а они всё завтраками кормят да уверенность выражают, что его непричастность к убийству будет доказана! Или мне с этой, как вы сказали, писулькой к князю пойти? Ромадановский, говорят, самолично из столицы приехал, чтобы в деле этом скорее разобраться… Целый князь! Супротив моего… — Елизавета Егоровна всхлипнула и сникла, столь же внезапно, как и взорвалась. — Теперь-то уж точно и разбираться никто не будет, — причитала она. — Что время княжеское терять, когда такой удобный виноватый уже назначен?
— Так вы алиби Вячеславу Павл… мсё Нуи подтвердить пытаетесь! — догадка о сути происходящего наконец-то осенила обоих, но озвучить её решился лишь Андрей.
Елизавета Егоровна кивнула и залилась слезами. Приятели в очередной раз беспомощно переглянулись и кинулись успокаивать, делиться платками и отпаивать водою.
— Ну полно, полно, — бормотал Андрей. — Никаких завтра! Сегодня уже его выпустят. С минуты на минуту сюда доставить должны. Следствие ещё ведётся, но ряд, хоть и косвенных, но всё ж таки доказательств свидетельствует…
— Как сегодня? — ахнула Веленская, забыв про слёзы. — Ряд доказательств? Это что же, я зря писала? Его и без того отпустят?
— Ну от чего же зря? Доказательства косвенные, а алиби — оно, конечно…
— Никакого алиби! — ледяным тоном провозгласила Лизонька. — Вы меня не так поняли!
Она ловко выхватила исписанный лист из рук Михаила, сложила его пополам и стала рвать.
— Как вам такое вообще в голову прийти могло? — возмущалась она, с хрустом отрывая очередной клочок. — Ваш камердинер? Ночью? У меня? Да вы нахал! Два нахала! Я буду жаловаться! Это просто уму непостижимо! Какое падение нравов…
Веленская посмотрела себе под ноги на горку бумажных обрывков, оценила их с точки зрения возможности восстановления послания, видимо удовлетворившись результатами оценки, задрала нос и прошла к выходу.
— Прощайте! — фыркнула у порога и выскользнула вон.
Приятели ещё некоторое время ошарашенно смотрели на захлопнувшуюся дверь.
— Что это было? — задал риторический вопрос Михаил, и друзья погрузились в размышления о женщинах, парадоксальности их поведения и извилистости их логических умопостроений.
Однако ж им не довелось долго предаваться философскому настроению. Не прошло и четверти часа, а к дому подкатила казённая карета, и двое полицейских нижних чинов под руки вывели из неё полубессознательного Вячеслава.
— Не думал, что до суда свидимся, — кривя подрагивающие губы, произнёс он вместо приветствия.
— Что с тобой? — ужаснулся Михаил, перехватывая у стражников их ношу.
— Что с ним? — уточнил у них подоспевший Андрей.
— Занемог он, ваше благородие. Велено доставить, — нестройно отозвались полицейские.
Дальше день понёсся в вихре хлопот по обустройству бывшего арестанта. Приглашённый Поликарп Андреевич целый час осматривал больного, вздыхал и качал головой, но ничего, кроме отдыха, не выписал.
— Покой ему нужен, душевный и физический, — пропыхтел доктор, отвечая на вопрос Михаила. — Отрадно, что вы о слугах своих столь сильно заботу проявляете, но не
