Юся и Эльф - Екатерина Лесина
Или обычный волк?
Кто их знает, главное, что жалуется душевно, с переливами.
Песнь его пробивается сквозь окно, сквозь колючие плети малины, которая притворяется неживой, сквозь стекло, затянутое изморозью. И бьет, режет по нервам, заставляя сильнее сосредоточиться на том, что я делаю.
А что я делаю?
Пентаграмма готова.
Череп лежит.
И рука демона, выбравшись из шкатулки, едва-едва шевелит пальцами. И чувствую, что сил у него не осталось, что там, за краем мира, тоже бывает несладко.
Погоди.
Скоро уже.
Одна за другой загораются свечи. И тьмы становится больше. Такие уж свечи, что пламя их лишь сгущает ее. Тени жмутся к углам, дрожат, а лицо того, кто продолжал притворяться человеком, вытягивается. И черты плывут.
И я понимаю, что для него плоть подобна глине. Хочет, это вылепит, хочет, что другое. И тьма внутри оживает, нашептывает, что у него вполне получится.
Что он силен. Сильнее демона, из которого выпили почти все силы. И точно сильнее меня. Я ведь никогда-то талантом не блистала, скорее наоборот. Так на что рассчитываю?
Не лучше ли и вправду заключить сделку?
Ему нужен некромант. Сейчас. И в будущем понадобится. Так почему бы и нет? Что мне до людей? Никогда-то они не отличались благодарностью. Вспомнить хотя бы, сколько раз меня обманывали, обещая одно, а после отказываясь платить? Скрываясь за отговорками, юля, давя на жалость… Соседи? Не лучше. Если меня вдруг казнят, они в первых рядах встанут, чтобы точно ничего не пропустить.
Остальные… Плевать.
А не люди?
Эльфы? Матушка Эля только обрадуется. Скажет, что всегда знала, какая я дрянь. А Эль… он разочаруется. Но ведь рано или поздно, он все равно разочаруется. Поймет, что я далеко не так совершенна, как любая из его народа. И наш брак станет в тягость.
Наши дети… если они будут еще.
Тьма знает, о чем говорить, и, чтобы не слушать ее, приходится прикладывать немало усилий. Я справляюсь. Пока справляюсь.
Пламя со свечей переползает на пол. Оно разрастается само, создавая удивительной красоты узор. И я завороженно наблюдаю. Просто наблюдаю.
– Жаровня! – резкий окрик приводит в чувство.
И угли загораются, повинуясь моему слову. Я сыплю травы, и кухню затягивает удушливым дымом, в котором тени окончательно обретают плоть.
Они шепчут. Стенают. Плачут.
Кажется, я вижу тетушку, укоризненно качающую головой. Она знала, что некромантия до добра не доведет. Девочки не должны заниматься некромантией. Их предназначение – выйти замуж.
Замуж я вышла, тетя. И вполне удачно. Даже счастливо. Пока.
Тьма смеется. А я учусь дышать. Дальше… просто… вдох и слова древнего мертвого языка, которые приходится выталкивать из горла. Я тренировалась, я прочла заклятие раз десять, если не больше, зная, чем обернется любая, самая малая запинка. И получается.
Дым приседает. Он ползет, крадется по полу, и кажется, что пола больше нет, есть лишь рукотворный туман, из которого поднимается пламя.
И кто-то сзади говорит:
– Ты не так и бездарна, как мне говорили.
Почти комплимент. И тьма во мне оживает. Теперь она говорит, что Мариссы больше нет, что никого-то больше нет, я – последняя из великого рода, и если постараться…
Не хочу стараться.
И, выплюнув последние слова, вспарываю руку клинком, выпуская кровь. Она, живая и красная, залог серьезности моих намерений. И тот след, который не стереть.
Она льется.
Сыплется гранатовым зерном в жадный туман. И демон выдыхает. Надо же, оказывается, и демоны умеют дышать. А туман становится плотнее. Я перехватываю запястье платком. И жду.
Чего? Не знаю сама.
– Жертва, – шепчет на ухо отец. – Нужна жертва… или ты и вправду надеялась, что будет просто?
Не надеялась. Я знала, что не будет.
– У меня нет жертвы, – спокойно отвечаю, спиной чувствуя внимательный взгляд.
Он думает. Решает.
Он не способен убить меня, ибо тогда заклятие будет разрушено и все придется начинать сначала. А вызов демона – это не только сложно, но медленно и довольно дорого. Тварь же не хочет ждать.
Он не станет трогать Ниара, да и не годен тот, уже почти переставший быть человеком, на роль жертвы. И выбора не остается.
Мы это знали.
И я стискиваю зубы, когда на туман ступает Эль.
– Все будет хорошо, – говорит он и улыбается так ободряюще, что тьма замолкает.
– Надо же… – тварь тоже удивлена, хотя ее удивление – слабое эхо истинных эмоций. – И на что ты надеешься?
На то, что мир все-таки не сойдет с ума.
И люди останутся людьми.
Туман хватается за ноги Эля, и маншул рычит. Глаз его вспыхивает алым. Он мечется, завывая, но не смея переступить огненную границу, и в конце концов садится, чтобы отозваться протяжным, вовсе не кошачьим воем.
Мне жаль.
Мне действительно жаль. И наверное, можно было как-то иначе… мы ведь думали. Все думали, что можно как-то иначе… только ничего не придумали.
– Продолжай, – пальцы твари касаются шеи. Они холодные и ощущаются склизкими, хотя этого быть не должно. Главное, прикосновение это вызывает приступ дурноты, но я справляюсь.
Вторая часть заклятия проще первой. Короче.
Но я все равно сражаюсь со словами. С каждым. Я знала, что произойдет, когда будет произнесено последнее.
Невидимая рука сдавила горло.
А за спиной ожила тьма. Теперь она смеялась, говорила, что я проиграю, что мы все проиграем, что… неужели мы и вправду надеемся?
Демон и тот молчит.
Запинка.
И хрупкое заклинание едва не рушится, но у меня выходит удержать его на краю. Я делаю вдох. А тварь пересекает границу. Она смотрит на Эля. А тот просто стоит. И маншул рыдает. Он нежить, он не способен плакать, в отличие от меня. Но его вой сопровождает слезы, которые текут по моим щекам.
Вдох. И темный клинок, острие которого упирается в шею.
– Я сам, – говорит тот, кто смотрит на моего отца. – Я сам…
Он очень острый, этот клинок, сделанный из черного камня, украшенный рунами, прикормленный кровью. Он помнит много рук и множество заклятий.
Он знает, что будет. Как знаю я.
Одно движение, всего одно движение, и маншул замолкает. А огонь вспыхивает ярче. Кровь черная настолько, что кажется ненастоящей.
– Ты… – тварь понимает.
Она умная, эта тварь. И быстрая.
Но не настолько. Последнее слово падает, замыкая обряд. И пламя взлетает до самого потолка. Оно гудит. И в гудении его мне слышится смех, от которого подламываются колени. Я падаю, зажимая уши руками, и чувствую, как по
