Татьяна Корсакова - Самая темная ночь
— Рита! Ритка!!! — послышался громкий женский голос. — А мы вас только к завтрашнему утру ждали!
От флигеля к ним торопливо шла крупная рыжеволосая тетка. Ее круглое лицо расплылось в радостной и одновременно настороженной улыбке.
— Здравствуй, Лида! — Блондинка тоже улыбнулась, уголки аккуратно накрашенного рта дрогнули и словно нехотя поползли вверх. — Да вот никак у нас не получается завтра! Билеты на самолет уже на руках, вылет сегодня вечером. — Она говорила, а ее накрашенные бледно-розовым лаком ногти впивались в руку мужчины с такой силой, что тот поморщился.
— Добрый день, — процедил он с плохо скрываемой досадой. — Вы очень кстати.
— Здравствуйте, Игорь Дмитриевич! — Тетка рассеянно провела рукой по повязанным косынкой волосам, улыбнулась на сей раз совсем уж робко. Она так и стояла, не дойдя до них несколько метров, смотрела на мужчину во все глаза и улыбалась.
— Лида, а мы вот… привезли нашу девочку, — нарушила неловкое молчание блондинка и кивнула на безучастно стоящую в центре одуванчикового газона девчонку. — Детка, скажи тете Лиде «здравствуйте», — добавила она строго.
Деточка, которой по виду было не меньше пятнадцати, но к которой родная мать обращалась как к пятилетней, ничего не ответила, развернулась к родителям и тете Лиде спиной. Бретелька розового сарафана сползла, обнажая плечо и острую, как крыло ласточки, лопатку.
— Видишь, Лидочка, какой у нас сложный случай? — Блондинка досадливо покачала головой. — Справитесь?
— Так а чего же не справимся? — Тетка бросила быстрый взгляд на Дэна, сказала строго: — А ты что это тут стоишь? В столовку иди! Обед уже стынет.
Дэн понятия не имел, где тут у них столовая, но согласно кивнул. Быть свидетелем чужих и, по всей вероятности, не слишком приятных разговоров ему не хотелось.
— Столовка по коридору и направо! — проинструктировала тетка и, взмахнув не слишком чистым кухонным полотенцем, указала направление.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Дэн бросил еще один взгляд в сторону девчонки. Она сидела по-турецки прямо посреди газона, перед ней лежала раскрытая книга. Сложный случай, что правда, то правда…
Туча
Родители развелись в марте. Для Степки известие о разводе не стало неожиданностью. Вот уже несколько лет он ждал и боялся, что случится что-то подобное. Дождался…
Мама ушла в январе, сразу после Нового года. Степка в мельчайших подробностях помнил день, который стал началом конца. Он уже лежал в кровати, и под подушкой у него имелась упаковка шоколадного печенья. Он не был уверен, что съест печенье этой ночью, но тот факт, что оно есть, грел душу. Мама вошла в комнату в тот самый момент, когда Степка размышлял над тем, что скажут родители, если узнают, что за последние два месяца его вес увеличился еще на пять килограммов.
Мама, наверное, расстроится. Она никогда не говорила об этом вслух, но Степка знал — она, хрупкая и изящная, очень известная и очень популярная, стесняется появляться на публике в его обществе. Ни в одном интервью, а Степка прочел все, что сумел найти, она ни единым словом не обмолвилась о том, что у нее есть сын. И не потому, что само его существование указывало на ее далеко не девичий возраст, а потому, что стеснялась его неуклюжести и невероятной тучности. Сто один килограмм в неполных шестнадцать…
А отец разозлится. Его злило все, что было связано со Степкой. И тучность, и неуклюжесть, и бесхребетность. Особенно бесхребетность…
— Доброй ночи, сынок. — Мама присела на край его кровати, посмотрела внимательно и, как показалось Степке, виновато.
— Здравствуй, мам! — Ему хотелось, чтобы она поцеловала его в щеку или, на худой конец, погладила по волосам, а она просто смотрела. — Что-то случилось, мам?
В желудке вдруг заныло.
— Нет, все в порядке, я просто зашла, чтобы… — Мама не договорила, достала из кармана шелкового халата бумажный пакет, положила на прикроватную тумбочку. — Ты уже такой большой, Степа.
Да, он большой. И с каждым месяцем его становится все больше.
— Меня не было с тобой в этот Новый год.
Да, ее не было с ним в этот Новый год. И в прошлый, и в позапрошлый. Он почти привык.
— Все нормально, мам.
— Это тебе, — она кивнула на пакет. — Подарок.
— Спасибо, мам!
У него тоже был для нее подарок. Резная деревянная рамка для фотографий, которую он сделал своими собственными руками. Но, чтобы достать ее с полки, нужно было выбраться из-под одеяла, а у него столько лишних килограммов. Маме будет неприятно. Лучше завтра или сегодня ночью. Можно пробраться в мамину спальню и оставить рамку на тумбочке, чтобы мама увидела ее утром.
— Мне нужно уехать, сынок. — Вместо того чтобы погладить его, мама погладила край его одеяла.
— Да, я понимаю.
Она часто уезжала. Вся ее жизнь состояла из концертов и гастролей. Его мама была звездой!
— Насовсем, — сказала она и еще раз погладила его одеяло. — Я должна уехать насовсем. Мы с твоим папой больше не можем жить вместе.
Степка хотел спросить — а как же он? Но мама предвосхитила вопрос:
— Ты останешься с отцом. У меня же гастроли… Так будет лучше для всех.
Степка не знал, кто эти «все», которым станет лучше, когда мама уедет насовсем, но сосущее чувство в желудке вдруг стало нестерпимым.
— Будь хорошим мальчиком, Степа! — Мама встала, подумала о чем-то, а потом сказала: — Да, с папой тебе будет лучше.
За мамой уже давно захлопнулась дверь, а он все сидел, глядя прямо перед собой. Ему нужно было подумать, понять, как жить дальше. Про прощальный подарок мамы он вспомнил только спустя двадцать минут, дрожащими от волнения руками вскрыл пакет, а потом очень долго рассматривал его содержимое…
Когда Степка раздирал упаковку из-под шоколадного печенья, руки больше не дрожали, что-то не то было с его глазами. Глаза щипало, и окружающие предметы расплывались, теряли четкость. И боль в желудке не прошла, даже когда от печенья остались лишь рассыпанные по простыне колючие крошки. Степка еще раз посмотрел на мамин подарок, шмыгнул носом и засунул пакет под матрас.
— Не будь слизнем! — Это первое, что он услышал от отца следующим утром за завтраком. — Не смей раскисать только потому, что эта сучка от нас сбежала!
«Этой сучкой» он называл свою жену и маму Степки. Наверное, нужно было что-то сказать, заступиться, но Степка промолчал. Он старательно пережевывал кажущуюся безвкусной отбивную и смотрел на отца ничего не выражающим взглядом.
— Ничего, ничего, сын! — Было непонятно, кого тот утешает: себя или Степку. — Мы же с тобой мужики! Теперь у нас с тобой все пойдет по-другому! Я из тебя сделаю человека, можешь не сомневаться!
