Альфа для центавры - Людмила Вовченко
Дом выдохнул. Женщины загалдели сразу, как стайка сорок: кто-то — со слезами, кто-то — с руганью, кто-то — с нервным смехом.
— Они угрожали? — спросила Лина.
— Они улыбались, — сказала Татьяна. — Это хуже.
— Зачем они «совместимость» хотели смотреть? — Нина говорила шёпотом, будто боялась, что её услышат из космоса.
— Чтобы отнять, — сказал Тёмный просто. — То, что не их.
— Мы не позволим, — твёрдо сказал Золотой.
— Мы — не позволим, — поправил Белый. — Но нам придётся быть умнее.
Татьяна в это время думала о другом: о том, как женщины замолчали, когда она сказала «наш выбор». О том, как в этот миг напряжение в зале стало на полтона ниже. О том, как близко стояли трое — и как от каждого исходила своя температура.
«Альфа, — сказала себе. — Значит, держи планку».
— Так, — она хлопнула в ладони, как в классной комнате. — У нас есть работа. Повар — на кухню. Полина — составь список по здоровью. Алла — собери информацию: кто чем занимался на Земле, какие навыки можем применить. Лина — распределение комнат завершить. Яна — со мной: будем составля́ть «публичные слова» на случай вопросов. Мы — гости, но не рыбы. Привыкаем говорить.
— А если они снова придут? — спросила Олеся.
— Тогда у нас уже будут слова, — сказала Татьяна. — И порядок. А порядок — это броня.
* * *
День пошёл в работу. Дом отвечал им охотно, как будто радовался шуму и задачам. Стены становились полками, когда просили «места для вещей»; выдвигали гибкие лотки под обувь; бросали в воздух мягкие, как семена одуванчика, мерцающие подсказки: «сюда — полотенца», «тут — питьё», «здесь — успокоение». На кухне росли из столешницы прозрачные купола — в них хлеб поднимался на глазах, как тёплые подушки.
Татьяна ходила по дому, по острову, по женщинам — и осторожно, как садовник, видела: страх — это бурьян, его надо выкорчевать делом. К вечеру усталость пошла хорошая, рабочая, а не серая, как в больнице времени.
Но с заходом второго солнца (зелёного — мягкого, как травяной свет) снова ощутилась тень. Тень не от корабля — от глаз. На галерею начали подниматься мужчины с соседних островов: официально — «помощь». Неофициально — любопытство. Они приносили ткани, корзины с фруктами (ягоды, похожие на гранат, но с лимонной мякотью), семена пряностей. Вели себя вежливо. Слишком вежливо.
И слишком часто их взгляд возвращался к Татьяне.
— Вы — держите их, — сказал один, светловолосый, с отметиной на виске. — Земляночка. Это достойно.
— Мы держим друг друга, — ответила она. — И не «земляночка». Татьяна.
— Татьяна, — повторил он низко, как пробуя слово на вкус. — У нас принято дарить платок лидеру. На удачу. — Он протянул ткань цвета пыльной лаванды.
Белый оказался рядом так быстро, что это выглядело как фокус. Он взял платок двумя пальцами — вежливо, но без приглашения, коснулся ткани и вернул мужчине.
— У нас принято сначала спросить у Совета, — сказал он мягко. — А пока — благодарим за внимание.
— Конечно, — говорил тот, уже отступая. — Разумеется. У нас всё — с уважением.
— У нас тоже, — раздался с другой стороны голос Золотого, и тень от его плеч закрыла половину галереи.
Татьяна поймала взгляд Тёмного: у него в зрачках плясал огонь. Он не говорил, но его молчание шевелило воздух.
— Вы ревнуете, — сказала она, когда мужчины ушли.
— Я защищаю, — ответил Тёмный, и ни тени улыбки.
— Я говорю о другом, — она прищурилась. — Вы боитесь не за меня. Вы боитесь, что я выберу.
Он хотел возразить — и не стал. Поднял глаза, и в них, поверх жара, мелькнула честность:
— Да.
— У меня есть право выбирать, — сказала Татьяна спокойно. — Как и у любой из нас.
— Или — право быть выбранной, — тихо добавил Белый. — Это — не игра. И не про вежливость.
— Это — про «истинность», — кивнул Золотой. — И про цену.
— Прекрасно, — усмехнулась она. — Давайте договоримся о простом: пока у меня нет выбора — у меня есть работа. Вы — рядом, но не над. Согласны?
Трое переглянулись. Разные, а сейчас — как один.
— Согласны, — сказал Золотой.
— С условием, — добавил Тёмный. — Если кто-то ещё раз протянет тебе «дар» без спроса — я ему отрежу руку.
— Согласен, — сказал Белый неожиданно, глядя ей в глаза. — Но сначала мы предупредим.
— Сначала — предупредим, — согласилась она. — Потом — режьте, сколько считаете нужным. — И впервые за день рассмеялась. Нервно, но искренне.
* * *
Вечером дом изнутри стал похож на костёр: стены дали тёплый оттенок, потолок «открыл» звёзды купола, и прямо над залом загорелась россыпь огней — как если бы они сидели на траве, а не в доме. Женщины устали и стали мягче. Кто-то пел — тихо, полушёпотом, на землецком языке. Алла рассказывала анекдоты, спотыкаясь на словах, но ровняясь смехом. Лина кому-то заплетала волосы. Яна рисовала на стене пальцем — и тонкие линии, будто светлячки, складывались в кошку, которая перебирала лапами и смеялась изнутри мурлыканьем.
Татьяна стояла у окна. Океан дышал. Под куполом летали маленькие светляки — они появлялись только вечером, когда второе солнце уходило за горизонт. Она дотронулась до стекла — прохладного, гладкого — и подумала: «Может, это и есть дом. Может, у дома есть не адрес, а чувство».
— Не уходи в тишину одна, — сказал Белый за спиной. Он стоял на расстоянии ладони, но его присутствие ощущалось иначе — тихой полной нотой. — Тишина умеет шептать то, чего нет.
— А шум — закричать то, чего боишься, — ответила она. — Я найду середину.
— Я помогу, — сказал он.
— Мы все, — добавил Золотой, подходя справа; и Татьяна почувствовала, как воздух уплотнился — стало теплее, надёжнее. — Мы — твоя стена.
— И огонь, — сказал Тёмный. Он не стал подходить близко — опёрся плечом о колонну в метре. — Если
