Боярышня Воеводина - Елена Милютина
Измученный Михаил, как повязку наложили, придремал, на стену головой прислонившись, но его девица, Анюта, потревожила. Остатки рубахи помогла снять, старуха ее прогнала, и сама Михаилу грудь и спину от крови и пота обтерла. А Анюта рубашку подала. Так же дедову, но шелковую, нарядную. Расшитую по вороту, подолу, и нарукавьям шелками разноцветными. И поясок к ней плетеный. Поясок к месту пришелся. В той рубашке двое Михаилов поместиться могло. Богатырского сложения был муж покойный бабки Аглаи. Миша себя дохляком не считал, тело упражнял постоянно, хотя особо этого ему особо не нужно было. Обычно чародеи больше на дар полагались. Видел он таких в Москве, да и в Костроме тоже. Тело слабое, худой, как червяк, вся сила в дар ушла. Сколько такой супротив войска в битве продержится? Теперь Миша по себе знал, сколько сил дар забирает. Не следил бы за телом, не копил силу телесную, так и не очнулся бы после перерасхода сил чародейских. А если бы и очнулся, то еще целую седмицу бы лежал, пальцем пошевелить бы не смог, так и пропали бы они с другом. Есть хотелось, хоть сапог кожаный грызи, но стеснялся попросить у хозяев. Живут в дремучем лесу, от деревни почти две версты, наверняка у них с припасами не густо. Вон, старуха несколько раз сетовала, что услала девку, холопку, видимо, прислужницу, в деревню. Наверняка за припасами. Так что потерпит. Анна продолжала у печи хлопотать. Бабушка что-то растирала в глиняной миске деревянной ложкой. Обернулась к нему
— Что, соколик, отошел от моего лечения? Сейчас ужинать будем. Гашка, видимо, в деревне, у родни заночевала. Местная девка. Дочь лесника, что мужу на охоте помогал. Всю науку у отца переняла. Братья-то в младенчестве померли, а эта богатырша, вот ее отец премудростям и обучил. И силки ставит, и снасти под лед спустить умеет, дает нам приварок к обеду, а то на солонине, да на соленой рыбе зиму тяжело бы пережили. Только вот готовить не умеет. Пришлось Анюте стряпню осваивать. Не боярское дело, но справилась. Да и мужу будущему, приятнее будет, если жена своими руками пирог испеченный, поднесет! Так, гоголь-моголь, яство заморское я сбила, для друга твоего. Пропотел. Хорошо. Сможешь помочь переодеть исподнее, да простыню сменить? Нехорошо ему во влажном лежать.
Пришлось Мише подниматься, да из последних сил помогать. Справился. А тут по горнице такой дух от поспевших пирогов поплыл, что слюной чуть не захлебнулся. Старуха на него посмотрела и головой покачала. А Анюта уже на стол собирает. Протерла, тряпицей влажной, столешницу, скатерть каемчатую расстелила, посуду ставит. Посуда простая, деревенская, но ложки серебряные, и вилки, новшество латинянское, к ним. Налили Михаилу щей суточных, на солонине. На блюдо большое, басурманское, Анна пироги выложила. Скромно потупилась и сказала: — Не обессудьте, сударь, с капустой, морковью и с зайчатиной. Гашка вчера утром, силки проверила, зайца словила и разделать успела. Сама я потрошить дичину не могу, противно. Но начинку приготовила. Бабушка, гостю нашему пирога можно, после голода-то?
— Можно, все можно, только помалу. Так что щей половник, не больше, ему бы сейчас что полегче, ухи куриной бы. Тяжеловаты щи-то. Но ничего, от одного половника худа не будет! И пирожок один съесть может. взваром запьет, и порядок!
— Бабушка, к ужину я ватрушек с ягодами напекла!
— Хлопотунья моя! Ватрушки попозже, поспит, и потом чаю с ватрушками отведает. Все-таки почти двое суток не ел! Давай, сударь, кушай! Да не торопись, медленно, а то еда на голодный желудок комом встанет!
Какое там, медленно, Миша и понять не смог, куда и щи и пирог исчезли. Он бы сейчас быка бы съел и не поморщился. Но ведунья строго-настрого запретила больше есть… Сказала подождать, перед сном взвар сделают с ягодами сушеными, да с кипрейным листом, тогда еще пироги можно съесть, один с мясом и один сладкий, с ягодами. А остальные Анюта на шесток поставит, вот они теплые и будут. Постелили ему на лавке, напротив устья печи. Тепло что бы было. Догадливая бабка принесла рубаху попроще, полотняную, в которой спать не жалко. Перину с кровати сняли. У Анюты их целых три лежало, да под самым низом — сенник. И большую доху положили, тоже, видимо, дедову, что бы укрываться. Под голову — подушку пуховую. Только Муромский лечь собрался, как Миша очнулся. Смотрит удивленно, его зовет. Подбежал. Тот на локтях приподнялся, озирается.
— Миша, где я? — хрипло, но внятно.
— Добрались мы, друг с тобой до жилья человеческого. Спаслись!
— А я что, заболел? Помню, как в метель шли, потом, раз, и все!
— Жар у тебя был, сильный. Упал без памяти. Тащить пришлось. Шубу свою вместо волокуши использовал, дотащил.
— До деревни?
— Нет, до деревни здесь две версты еще, до избушки охотничьей. Здесь вдова хозяина здешних мест с внучкой хоронятся. Вот, приютили, согрели, накормили, тебя отварами от жара отпоили.
— Так, — прозвучал властный голос Аглаи, — очнулся. Хорошо. Не утомляй его, княжич. Горло-то болит, отрок?
— Болит, глотать больно.
— Значит так. Болит, не болит, а пить-есть надобно. Так что, давай покормим тебя. Я тут гоголь-моголь сбила, яйцо с медом. Потихоньку глотать будешь.
— А можно сначала попить? А то горло сухое, как будто наждак там!
— Да, конечно. Анна, давай питье клюквенное, смешай горячее с остывшим, что бы теплым было.
Анна подала новое питье. Михаил жадно приник к кружке. Выпил больше половины, вздохнул. Аглая его начала кормить с ложки неведомым гоголем-моголем. Михаил глотал, не морщился. Так все и сьел. Потом снова кислым питьем запил,
