Меня зовут Алика, и я – Темная Ведьма (СИ) - Дроздова Александра

Гостеприимный хозяин поднялся с кресла и, прихватив с собой глиняный графин и две глиняные кружки, направился к выходу из кухни. Мы проследовали за ним. Сытость и наполненность вызывали сонливость и приятную негу, это ли не счастье.

Гном достал ключ из своего кармана и отпер неприметную с первого взгляда дверь, за которой скрывалась девичья комната. Она оказалась нежной и светлой: с односпальной кроватью, маленьким окошком, с цветастыми шторами и с трюмо, на котором стояла большая несуразная поделка из глины, напоминающую собаку, но я была не уверенна. Ни одной лишний вещи не валялось. По слою пыли на поверхностях было понятно, что здесь давненько никого не было, что и подтвердил старик.

– Это спаленка дочки моей – Улья зовут. Да вот… значится… не живет теперь. Располагайтесь, – обвел он комнату широким жестом, – Ванная неподалеку, выйдешь в коридор: первая дверь – там помыться, а следующая дверь – в мою комнату ведет.

– Поняла, – ответила я, но дедушка – гном меня не услышал без слуховой трубы, и я дополнительно кивнула.

– Отдыхайте, – бросил он, но перед тем, как выйти из спальни дочери, прошептал мне еле слышно. – Как спать уложишь – приходи на кухню, ждать тебя буду.

Мне пришлось еще раз кивнуть.

Соня все это время рассматривала комнату, изучала пыльное покрывало, шторы на оконцах и даже залезла в первый ящик комода, в котором ожидаемо обнаружила пустоту.

Как только дверь за седым гномом закрылась, я обратилась к своему темному дару с помощью проводника. Очередной взмах руки – и мерцающие искры заполонили всю комнату и в считанные секунды избавили нас от застарелой пыли. Затем я открыла окошко, чтобы впустить свежий воздух, но и о безопасности не забыла. Еще один взмах палочкой – и перед окном выросла стена цветом моего дара, а после ее исчезновения осталась радужная пленка. Защита установлена, действие ее не настолько сильное, но длительное. Любое воздействие и попытку проникновения я сразу почувствую и смогу принять меры. Все первостепенные задачи были выполнены. Я преувеличенно бодро спросила у Сони:

– Ну что? Теперь мыться?

– Ура, – возгласила она и запрыгала на кроватке, – Нормальная ванная! Ура!!!

Пожалуй, Омо был больше прав, чем казалось поначалу.

…Он…

…Служанка, принесшая ему несколько блюд, не заставила долго себя ждать, но ее излишнее внимание и очевидное желание вызывали у него отторжение. Всем было известно, что по части чувств служители ордена потеряны для общества. Но всем требовалась периодическая разрядка, несмотря на эмоциональную скупость, физиологию-то никто не отменял. В силу ментальных особенностей в момент процесса заботились служители ордена только о своем удовольствии, но за помощь они хорошо платили.

Хорошенькой жадной служанке было ничего не надо кроме вознаграждения, что внутри его души вызывало гадливость. Раньше ему было наплевать на двигающие их помыслы и мотивы, и, если хотелось, он брал свое и щедро оплачивал, но не сегодня. О причинах задумываться не было желания. У него была интересная цель, за которой он со всей ответственностью следил и которой посвятил все свое время.

Испокон веков орден служителей Пресветлому богу обосновался на мирских землях в противовес оплоту темным одаренным под знаменем Темнейшей богини. Как только темные стали творить аморальные и бесчеловечные ритуалы, светлые встали на защиту людей без дара, а было это так давно… Устои налажены на все случаи жизни и даже на такие банальные, как физиологические потребности.

В боевой сформированной четверке, в слаженной группе под предводительством командира, всегда присутствовала одна женщина – воин, по совместительству и для нужд такого рода. Почему одна? – дабы не вызывать разлад в четверке и не допускать сжигающую ревность между теоретическими соперницами. Тем более, представительниц женского пола, прошедших посвящение Пресветлого, не так уж много.

Опытным путем было принято наиэффективнейшее распределение, которое существовало и по сей день: командир и трое бойцов, одна из которых – женщина.

Во время таинства посвящения огнем Пресветлого «выжигается» излишняя эмоциональность и чувствительность, чтобы одаренный светлым даром, не противясь своей сущности, смог нести защиту, наказание и справедливость своей твердой рукой. Но несмотря на притупленные чувства, почему-то ревность и дух соперничества у женской половины не выжигались с принятием в орден, а еще больше обострялись.

Служанка из номера ушла расстроенной и недовольной. После ее ухода он откинул осточертевшую золотую полумаску и принялся медленно жевать поданные яства, почти не чувствуя вкуса, и продолжил наблюдать за домом – убежищем, ища малейшее движение, хоть занавески. И дождался.

Ему было видно, как долгожданная темная приоткрыла окно и поставила защиту – заботливая… Губы наблюдателя натянулись в легкой полуулыбке, от которой у свидетелей этого противоестественного действия кровь застыла бы в жилах. Он все еще не веря тому, что улыбался, потрогал свой рот шершавыми пальцами и удостоверился, что все происходило наяву.

«Что же ты со мной делаешь, темная колдунья?» – подумал он и продолжил неторопливо поглощать пищу и наблюдать… наблюдать, оставив короткий отдых на потом…

…Она…

…Я смотрела на спящую дочку и нежно касалась кончиком пальца ее растрепанных темно – русых волос. После того, как я помогла ей вымыться и одеться, уже в комнате, на кровати я рассказала ей о гномах и дала ей напиться молока. Его принес дедушка в глиняном кувшине тогда вместе с кружками. Я спела Сонину любимую колыбельную песню, и дочка сладко уснула еще на первых нотах.

Изергильда была превосходной верховной темной ведьмой, хитроумной преступницей, но матерью – ужасной и отвратительной. От нее я так и не услышала ни песен перед сном, ни чего-либо другого, показывающего материнскую любовь.

Спетую колыбельную я подслушала в деревне, в которой какое-то время Изергильда вместе со мной скрывалась от обоснованного правосудия ковена. Ее пела румяная молочница своему годовалому сыну. В жаркую погоду она укладывала дитя спать в застеленную мягкими и чистыми тканями корзинку в древесной тени, делая из легкой ситцевой пеленки навес, и уютная женщина напевала эту волшебную мелодию. Впрочем, это единственная колыбельная, которую мне удалось услышать в своей жизни, а не придумать самой.

Мне нравилось наблюдать за обычными людьми, не обладающими даром. Их жизнь казалась мне более привлекательной, чем своя собственная. Законопослушные темные вели полный и полезный для общества быт, но Изергильда переступила законы ковена. Мне не было места ни там, ни там. Жизнь после побега в маленькой деревеньке без принуждения к темному искусству и в спокойствии для меня была самой счастливой, пока нас не украли из собственного дома и привычного мира.

А сейчас пора было идти «на поклон» к приютившему беглянок старенькому гному, от которого было больше тепла, чем от той же Изергильды. Я тихонько оторвалась от дочери и тихо вышла из комнаты.

Все светильники были погашены. Мне пришлось осторожно красться по мрачному коридору на свет, исходящий из кухни. Там на столе стояла единственная зажженная свеча. В кухонной комнате царил полумрак, а изнуренный хозяин дома сидел и наблюдал за пляской свечного огонька.

Гном постукивал скрюченными пальцами по подлокотнику старого кресла, он заметил меня сразу, но молчал. Я решила взять инициативу в свои руки. Придвинула к нему слуховую трубу, чтобы он мог услышать каждое мое слово, наверняка. Как только он приложил металлическое устройство к уху, я начала свой рассказ:

– Меня зовут Алика, дочь мою – Соня. Темные пленили нас, но нам удалось сбежать. Поэтому мы здесь, в городе, где раньше не бывали.

И ни слова лжи.

– Алика, – тихо проскрипел гном. – Меня зовут Орлих. Я – мастер гончарных дел.

Это подтверждало многообразие глиняной посуды.

– Я хочу отблагодарить тебя за твою помощь и радушие, Орлих. Дашь ли ты разрешение посидеть в твоем кресле после тебя?