Цветок забвения - Мари Явь
— Вот ты сейчас сдохнешь и так и не узнаешь, каково это, — пробормотал предводитель Калек через минуту, и вся сосредоточенность Старца полетела к чертям. — А ведь узнать об этом ты можешь только из моих слов. Даже не потому, что Девы вымерли, а потому что ты бы сам не выжил, реши поиметь одну из них.
Его взгляд — столько удивления, отчаянья и злости — заставил Датэ насмешливо улыбнуться.
— Она бы тебе так просто не отдалась, — продолжил он со знанием дела. — Она бы сопротивлялась до последнего, и, учитывая, какой ты ментальный слабак, ты бы сдох уже на этой стадии. Если бы не сдох на этой, то сдох на следующей. Тебя бы убило её собственное тело. Её сущность противится всему мужскому и уж тем более насилию. — Он наклонился ближе, вкрадчиво шепча: — Но если бы ты каким-то чудом пережил и это… вот тогда бы ты понял, почему вообще это затеял. Боги, всё стало бы таким предельно ясным. Экстаз, который бы ты испытал, окупил бы всю боль, что была в твоей жалкой жизни. Одиночество, злость и страх — они просто исчезли бы из мира. А она бы лежала под тобой, податливая и покорная, позволяя насладиться ей так, как ты захочешь. А ты захочешь медленно и нежно, потому что даже я — самый злопамятный и жестокий ублюдок на свете — захотел именно так. Не важно, были у тебя женщины до этого или нет, ты поймёшь, что никогда не видел и не прикасался ни к чему подобному. Твои руки — как бы осторожно ты её ни ласкал — будут слишком грубы для её кожи. Этой кожи могут касаться лишь ветер, вода и свет, поэтому самые нежные твои ласки останутся всё тем же жестоким насилием, от которого удовольствие получишь лишь ты. Да — даже будь ты праведным отшельником, верящим, что от насилия получать удовольствие невозможно, от этого ты получишь. И даже будь ты насильником, незаинтересованным в прелюдиях, ты кончишь от самого обычного поцелуя. Ты попробуешь её рот и будешь верить, что в мире нет ничего слаще до тех пор, пока не окажешься между её ног. Ведь именно там находится рай, о котором мечтают мужчины, ты поймёшь, что он не имеет никакого отношения к географии, потому что скрыт между её бёдер.
— Ты просто *баный псих, — прошептал Илай, тяжело дыша.
— Погоди, я ещё не договорил, — сказал Датэ, давая понять, что продолжение впечатлит его куда сильнее. — Я был с ней долго… насколько хватило сил. Эта совершенно безучастная к моим стараниям женщина истощила меня. Я ослаб. Но что намного хуже, я размяк. Блаженство — опасное состояние для Калеки. Привыкшие к боли, мы, оказывается, совершенно не устойчивы к наслаждению. У меня в голове начали появляться разные мысли… сомнения… жалость… Мне нужно было срочно смыть с себя последствия этой безумной войны и ещё более безумной любви. Я не хотел никого видеть. Но мои солдаты думали иначе, они всё это время ждали, когда я освобожусь и скажу, что делать с мёртвыми. С мёртвыми… Они словно говорили на непонятном мне языке. Они называли меня по имени, а я его не узнавал. Я перестал понимать своих собственных людей… И вот мы снова подошли к теме громких прозвищ, — заявил он мрачно. — Когда они спросили меня, что делать с телами, я сказал отнести их к купальням. Я сказал наполнить эти купальни их кровью. Такая ванна способна исцелить даже Калеку, и я погрузился с головой в это благоухающее, сладкое озеро. Только так я мог очиститься от своего главного греха, искупить вину за нарушение запрета и смыть с тела ощущение, такое настойчивое вопреки нежности её кожи.
Илай промолчал, не только потому, что в отличие от Датэ не мог похвастаться красноречием. Просто не знал, как назвать его теперь. Его и себя.
Он принёс ему последнюю из Дев, иначе говоря, с порога предложил изнасиловать её, убить, выпустить кровь и искупаться в ней. Отличный вступительный взнос, ничего не скажешь. После такого подарка Датэ пересмотрит своё решение и поставит его по правую руку от себя.
Косясь на ящик, у которого сидел предводитель Калек, Илай чувствовал себя чертовски слабым. Впервые таким слабым рядом со своим главным «оружием», и дело не в его собственном параличе. В тот раз Илай ясно осознал, что она его слабость в большей степени, чем сила. И что эта месть нужна была ему в большей степени, чем женщине, которая бы не захотела видеть кровожадного ублюдка ни под каким предлогом.
Ведь это и не месть даже, а обычная показуха. Он хотел убить Датэ, потому что все вокруг говорили о нём. Шепотом, несмело, но с раздражающим постоянством. Его называли сильнейшим отшельником за всю историю существования великих кланов, а ведь сильнейшим Илай до последнего считал себя.
Старец? Не дитя? Такой наивный.
Это про него, точно.
Теперь, смотря на него, Илай понял, что если каким-то чудом выберется, то тоже будет говорить о нём в той самой манере, которая так раздражала его в людях раньше.
— Похоже, я тебя впечатлил, — проговорил Датэ, замечая его дрожь. — Этого тебе тоже не стоит стыдиться. Это всё техника голоса, я применяю её неосознанно. И хотя я презираю всё, что с Девами связано, в твоём случае я сдерживаться не буду. Есть какая-то поэзия в том, что ты умрёшь от техник женщин, которых так почитаешь.
Илай зарычал, от усилия и злости. Как будто то, что ублюдок пользуется силой Дев — их главным сокровищем, взбесило его даже сильнее, чем живописание насилия и убийств. Датэ не просто уничтожил клан, он осквернил и расхитил его во всех возможных смыслах.
— Но за то, что я к тебе так милостив, — продолжил Калека, — ты тоже должен меня порадовать. По лицу вижу, что ты приготовил мне отличный сюрприз.
О, в этом можешь не сомневаться.
— Снимай печати, — приказал он, — только осторожно, не порви, я собираюсь их изучить.
Руки дрожали от напряжения, когда Илай положил их на деревянную крышку. Она должна была стать нерушимой крепостью, а не обёрткой подарка, который он будет распаковывать перед самым недостойным этого подарка человеком.
Подцепив клочок бумаги, он потянул его на себя медленно. Изменение, которое Илай заметил в себе, как только бумага отстала от дерева, было незначительным, едва ощутимым. Что-то вроде мимолётного облегчения. Это можно было счесть последствием выполнения приказа: связавшая его сила ослабила
