Завещание фараона (СИ) - Митюгина Ольга

— Жильё, — мягко произнёс старый солдат, наклоняясь к Агниппе и чуть сжав её плечо. — Крепись, моя госпожа. Ещё усилие!

Девушка медленно кивнула, словно во сне, и тронула узду.

Несколько минут сквозь хлещущие струи дождя и ледяной ветер, сквозь пульсацию крови в висках…

Такая тёмная ночь — или это темнеет в глазах?

Кони остановились, вздрагивая и поводя боками.

Грохотал гром, с папирусного навеса водопадом низвергались кипящие струи, дерево, примостившееся над самым обрывом, гнулось, словно тростник, под ударами бури, но за бычьим пузырём, что защищал подслеповатое оконце, горел огонёк.

Мена спрыгнул с лошади и направился к двери.

Дождь хлынул с удесятерённой силой.

Агниппа устало уткнулась в жёсткую мокрую гриву. Голова кружилась… Царевна уже почти не осознавала, что происходит вокруг.

Мена громко стучал, потом колотил в двери, но путникам никто не спешил открывать…

— Сетх вас побери!.. — в сердцах рявкнул вельможа, пнув хлипкую дверцу ногой. — Сдохли, что ли?! Выломаю, отродье!..

Он коротко оглянулся на свою госпожу — и успел заметить, как та медленно заваливается набок, соскальзывая с коня.

Вскрикнув, Мена подбежал и подхватил девушку. Она была без сознания.

Сурово сжав губы, советник, держа на руках свою приёмную дочь, направился к хибарке. Выражение его лица не обещало ничего хорошего бессердечным обитателям домишки.

По крайней мере, дверь старый солдат намеревался выбить одним пинком.

Ночь прорезала рыжая полоска света, и в образовавшуюся щель выглянула женщина в белом домотканом покрывале, наброшенном на голову.

— Кто здесь? — громким испуганным шёпотом спросила она.

Мена вышел на свет.

— Добрая женщина, — сдержав своё раздражение, мягко проговорил он, опасаясь ещё больше напугать крестьянку, — пусти нас. Мы бедные путники и едем издалека, нас застигла буря. Моему сыну плохо. Дай нам приют на одну ночь!

Видимо, крестьянка ожидала увидеть вовсе не их. Не дав Мена закончить, она широко распахнула двери и посторонилась, давая пройти.

— Что ты, что ты! Заходи! — зачастила она. — Боги, дитё простудишь! До чего довёл, а!.. И какие демоны вас гнали? Чего бы вам в оазисе не переждать? — ворчала она, запирая двери. — Разве можно так над мальчишкой изгаляться? А? Я тебя спрашиваю!

Она погрозила Мена кулачком, словно «дитё» было её кровным, и, в обход хлипкого стола, повлекла старика к очагу, к двум папирусным циновкам, разостланным прямо на голой земле. Других постелей в доме просто не было.

— Вот. Вот сюда положи… Ах ты, деточка… — подперев рукой щёку, сокрушённо качала головой хозяйка. — Умаялся-то как, бедолага! Сейчас, в тепле, в покое, очнётся…

Веки девушки дрогнули.

— Мена… — слабо прошептали её губы. — Мена, где мы?..

Убогая каморка, освещённая лишь трепетанием очага, смутные очертания грубо выструганных домашних богов у стены…

Глинобитные стены, два расхлябанных стула, расшатанный стол, ткацкий станок и сундук у дальней стены составляли всю обстановку.

Хозяйка, хлопотавшая у стола, сухощавая и подвижная, походила на домовитую мышку. Когда-то, бесспорно, это была красивая женщина, и её чёрные, по-прежнему молодые глаза с лукавинкой, и изгиб тонких бровей, и остренький нос — всё было бы неотразимо, если бы не лёгкая сеточка морщин, избороздивших смуглую, уже далеко не нежную кожу. Из-под белого головного покрова выбивались чёрные пряди, в которых уже змеились серебристые ниточки. И всё же гибкая фигура в коричневом домотканом платье вполне могла бы принадлежать юной девушке…

Агниппа перевела вопросительный взгляд чёрных глаз на своего советника.

Он улыбнулся, сжав её руку.

— Ничего, сынок, — незаметно подмигнул он царевне. — Всё хорошо. Эта женщина приютила нас. Как ты себя чувствуешь?

Агниппа слабо, понимающе улыбнулась.

— Папа… — нежно выдохнула она, кончиками пальцев проводя по щеке, изрезанной морщинами. — Со мной всё хорошо, благодарю…

Мена ласково убрал со лба девушки мокрую прядку, чувствуя странную резь в глазах.

— Мне надо позаботиться о конях, — поднялся он, отворачиваясь. — А ты лежи, отдыхай и ни о чём не беспокойся.

Измученная царевна лишь обессиленно опустила ресницы, благодарно улыбнувшись.

Мена вышел из дома, на миг встревожив пламя очага порывом ветра. Дверь хлопнула, но вой бури доносился, хоть и приглушённо, даже сквозь стены.

— Ах, боги, ревёт-то как… — покачала головой крестьянка. — Весь дом трясётся! Храни нас Амон, лишь бы берег не подмыло, а то так и рухнем в реку, крокодилам на корм…

Агниппа вскинулась, как подброшенная.

— Лежи, лежи, деточка… — улыбнулась женщина. — Не обращай внимания на мою болтовню. Глянь — тут у нас дерево рядом, его корни, скажу тебе, так обрыв держат — никакой демон не осилит! Сохранят боги… Обидно вот только, если под мостками сарайчик с лодкой размоет… Ну да нечего худое кликать!

— Такая… такая буря… — прошептала девушка.

Говорливая хозяйка внимательно вгляделась в неё, чему-то улыбнулась и вздохнула.

— Ох, что ж делается-то, а?.. — снова начала сыпать она словами. — Две бури в один день! Ох, не иначе знак какой боги посылают Египту… понять бы ещё, какой! Ну, ярость Сетха я могу ещё понять, но что сейчас делается! Что делается!.. Где ж видано такое, чтобы вода с неба падала?..

Дверь снова хлопнула, и в комнатушку зашёл Мена. С его плаща лило ручьём, прямо на земляной пол; насквозь мокрые волосы налипли на лоб. Старик постоял какое-то время под испытующими взглядами женщин, а потом слабо улыбнулся.

— Привязал коней под навесом, — тихо заметил он. — Ну и ливень! Хлещет как из ведра.

— А ты плащик-то сыми, сыми, мил человек! — зачастила хозяйка. — Да повесь над очагом, обсуши. Мальчонка-то тоже своё пускай сымает, и идите к столу, кушайте, — крестьянка с улыбкой кивнула на накрытый стол.

Там, прямо на чёрствых хлебных лепёшках, заменявших тарелки, лежала просяная каша. А в центре стоял глиняный кувшин — с обычной водой.

Советник опасливо покосился на царевну. Не оскорбит ли её подобная скудость?..

Агниппа поднялась, цепляясь за очаг, и, пошатываясь, подошла к столу.

— Благодарим тебя, добрая женщина, — сердечно произнесла дочь фараона. — Мы с удовольствием разделим твою трапезу.

Облегчение мелькнуло во взгляде советника.

— Только, к сожалению, переодеться нам не во что, — заметил Мена.

— А ничего, — махнула рукой крестьянка. — Погодите-ка, я сейчас тебе одёжу сына дам, а паренёк вон, пусть в холст завернётся, я недавно соткала, ещё ничего сшить не успела. Большое полотно и лёгкое… давай, давай, деточка, не смущайся! А коль смущаешься, я отвернусь.

— Спасибо тебе, — искренне произнёс Мена. — Как твоё имя, добрая женщина?

— Катути меня зовут. Катути, — ответила женщина из сундука, в котором копалась, извлекая одежду. — На, мил человек! — сунула она в руки Мена изрядно поношенную, но чистую схенти и широкое грубое полотно.

Потом женщина отвернулась к стене, чтобы не смущать своих гостей; Агниппа юркнула за очаг, пока Мена переодевался, и, стащив с себя холодную мокрую одежду, завернулась в безразмерное полотно, как в простыню. С украшениями, что были припрятаны в рукавах, пришлось повозиться, перекладывая в предусмотрительно прихваченную дорожную сумку, но, слава богам, хозяйка ничего не заметила.

Советник быстро покончил с переодеванием, и, хотя царевне было непривычно видеть этого великого воина и знатного вельможу лишь в схенти, девушка, сдержав хихиканье, прошла к столу, пока Мена развешивал над очагом их вещи.

— Мы готовы, Катути, — позвала она хозяйку, когда старик вернулся.

— Ну, давайте есть! — улыбнулась крестьянка, с предвкушением потерев ладошки. — Не взыщите: как говорится, чем богаты!

Агниппа ела с небывалым аппетитом, уплетая холодную кашу за обе щёки, и Катути, облокотившись на стол и подперев голову рукой, с нежностью смотрела на это.