Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (СИ) - Лакомка Ната

– Дверь там! – повысила я голос и указала в сторону выхода.

– Ладно-ладно, сейчас объясню, – он уселся на стол, болтая ногами, и начал рассказывать, пока я доставала книги и расставляла их на полке.

– Восточный совет – высший совет волшебников, – Царёв как будто рассказывал сказку, и мне, ещё не совсем привыкшей к реалиям колдовского мира, было немного странно это слышать, – туда входят тринадцать самых уважаемых и сильных магов нашей страны. В Европе действует западный ковен, в Америке – Южный ковен. Есть еще Всемирное Древо или Великий Ковен, куда входят по три волшебника с Южного и Западного ковенов, и три – с Восточного совета. Есть еще азиатские триады, но их к мировому управлению не допускают…

– Почему не допускают? – тут же спросила я.

– Так они же – варвары, – очень искренне изумился Царёв. – Как можно брать их в расчёт?

– Смотри-ка, у вас и на высшем уровне деление на вершки и корешки, – процедила я сквозь зубы. – Ну, давай. Дальше рассказывай. Чем там занимается твой совет.

– Собственно, не сам он, – объяснил Царёв, – а особый отдел. Особисты.

– Да, слышала, – пробормотала я.

– Если на волшебника приходит запрос из Восточного совета, значит особь уже на особом контроле. Обычно таких долго на свободе не держат. Особенно, если они опасны.

– Я – опасна, по-твоему?! – развернувшись к нему лицом, я прижала к груди пухлый учебник по лекарским снадобьям.

– Ну… – протянул этот паршивец, – в какой-то мере – да. Ты – жар-птица. О них мало что известно. Последняя особь такого уровня была зафиксирована в середине 19 века. И с ней не очень всё хорошо получилось.

– Нехорошо? А что с ней получилось? – я позабыла про вещи и книги и встала перед Царёвым, уперев кулаки в бока.

Мажорчик много чего знал – наверное, подслушивал папочку. Но сейчас это пришлось как раз кстати. Почему-то я никогда раньше не задумывалась – какими были прежние жар-птицы? Как они жили, сохранились ли о них какие-то воспоминания, легенды?

– Точно я ничего не знаю, потому что все сведения об особях класса «Эс» засекречены, – признался Царёв, – но вроде как она сильно начудила, и Восточный совет наказал её.

– Закрыли в Особой тюрьме? – я навострила уши, вспоминая драгоценные яйца Фаберже из коллекции ректора. Неужели, где-то в них томится моя предшественница? И что она такого натворила?

– Скорее всего, – кивнул Царёв. – Всем отступникам – только туда дорога.

Я молчала, обдумывая то, что услышала.

Отступники, неконтролирующие силу… В магическом мире явно не любили тех, кто не вписывался в общую систему. Значит, прежняя жар-птица нарушила правила и… попалась. А я… Сколько правил я нарушила?.. И если этот совет уже запрашивал обо мне, а ректор отказал…

Я вздрогнула, будто меня ужалила пчела, и спросила у Царёва, желая проверить догадку:

– Тебя вызывали на собрание Попечительского совета? Когда это было?

– На следующий день после пожара. Такие дела быстро решаются. Не успел ещё толком накосячить – а особисты уже всё знают.

– И… Кош Невмертич тоже там был?

– Конечно, был. Он меня туда и привез. Он же ректор «Ивы», его это напрямую касается.

– Что ты там говорил?

– Рассказал всё, как было, – он пожал плечами. – Что гуляли, выпили немного… Кто знал, что ты спиртное не перевариваешь? Кош Невмертич сказал, это на генетическом уровне, и раньше о таком известно не было. Василиса, я – честно! – не хотел тебя спаивать…

Он забормотал что-то покаянное, а я с размаху села на аккуратно застланную постель и несколько раз ударила кулаком в подушку, поставленную в изголовье «треугольником». Значит, пока я сидела дома, страдая с похмелья, Кош Невмертич притащил на заседание попечительского совета мажорчика Царёва, чтобы тот дал показания в мою пользу. Генетическая непереносимость спиртного… И этого раньше никто не знал… Стоп. А сказочка про Конька-Горбунка, которую читала мне в детстве бабушка? Там жар-птицу поймали, накормив пшеном, вымоченным в вине. На мне провернули почти тот же самый трюк. Если я знаю эту сказку, неужели, про нее забыл ректор? Или умышленно не вспомнил?

Выставить вон Царёва оказалось потруднее, чем избавиться от Анчуткина, но я справилась, а потом долго ворочалась в чистенькой, пахнущей морозной свежестью постели. Ворочалась и мучилась от угрызений совести. Как-то по-дурацки получается. Вернее, совсем не получается. Что же я за бомба ходячая? Почему от меня всегда одни проблемы? И ладно бы – проблемы у меня. Но я доставляю неприятности всем вокруг. Например, ректору.

Сгорая от стыда, я засунула голову под подушку, представив, как ректор с подбитым глазом защищал меня перед советом попечителей, убеждая, что это не я не преступница, а всего лишь пустоголовая птаха. Птенчик.

И ведь ни слова мне не сказал.

На собрание не пустил, прятал дома. Я уверена, что прятал. Чтобы со мной не поступили так, как с прошлой жар-птицей. Тоже, наверное, была дурра дурой.

Я заснула только под утро и опять видела во сне злополучный клуб, бесконечные бокалы с апельсиновым соком и девиц, бешено отплясывающих канкан.

Разбудил меня громкий стук в дверь, и я вскочила, не понимая, где нахожусь. Ах, да… «Ива». И в дверь молотил Анчуткин, потому что было почти восемь – я чуть не проспала.

Первыми лентами были занятия по истории магии у Облачара, и под его бормотание я могла еще подумать о собственном поведении. Подумать – и пообещать, что больше не совершу ни единой глупости.

В обеденный перерыв Анчуткин потащил меня в новую лабораторию, хотя я была страшно голодная и с большим удовольствием сходила бы в институтскую столовую. Теперь в лаборатории стояли микроволновая печь, маленький холодильник и электрический чайник – чтобы Анчуткин больше не кипятил воду на непроверенных артефактах, и пришлось довольствоваться бутербродами и чаем, и восторгами Бориски, который хвастался новым оборудованием, которое выбил для лаборатории по артефакторике Кош Невмертич.

Конечно, Кош Невмертич! Кто бы сомневался!

Я криво улыбнулась, пока Анчуткин вытащил из несгораемого сейфа свое добрище – какие-то камешки, палочки, коробочки и колбочки, о назначении которых можно было только догадываться.

– Вот это – петерсит, – взахлеб рассказывал Анчуткин, держа двумя пальцами синий камешек. – Его называют «камень бурь»! Я сейчас его изучаю! Хочу с его помощью приручить молнии. Буду ловить их ладонью, как Кош Невмертич!

– Просто мечта, – уныло поддакнула я, сильно сомневаясь, что кто-то даже при помощи какого-то петерсита сможет повелевать молниями, как ректор.

– Каждый сможет ловить, – убеждал меня Анчуткин, любовно оглядывая камешек. – Я даже мечтать не мог, что получу петерсит! Такие только в Намибии! Синие! Огромная редкость!

Что-то тревожно тенькнуло у меня в голове, и я уставилась на камешек, нахмурившись и припоминая разговор, который слышала в доме на Гагаринской.

– Как ты сказал? – переспросила я. – Из Намибии? И давно он у тебя?

– Неделю, – Анчуткин даже порозовел от удовольствия, что я разделила его интерес к артефакту. – Кош Невмертич выписал специально для нашей лаборатории.

– Слушай, Боря, – я пересказала Анчуткину разговор ректора со скрипучим голосом. – Странное совпадение. Ты не думаешь, что твой отец жив?

Анчуткин слушал меня, приоткрыв рот, и бледнел на глазах, а потом насупился и долго молчал, уставившись на камень.

– Может, ты что-то не так поняла? – неуверенно спросил он и посмотрел на меня с надеждой.

Будто ждал, что сейчас я скажу: «Само собой, Боренька! Это мне что-то не то послышалось, и про Намибию у меня в голове нечаянно сложилось – я же только и думаю, что про какую-то Намибию, о которой до этого и слыхом не слыхивала».

– Всё верно поняла, – сказала я резко. – Не хочешь узнать про своего отца – так и скажи.

– Почему, хочу… – забормотал он, опуская глаза.

– Ты говорил, он погиб, а он жив.

– Спрошу у бабушки, – невнятно ответил Анчуткин, и стал распихивать камни и коробочки по полкам сейфа, отвернувшись от меня. – А Щука совсем сдала – на каждом занятии очки теряет…