Под тенью мира. Книга первая - Алекс Зетт
Стрелять мне понравилось, несмотря ни на что. Радтаракан был убит несколькими выстрелами. После этого я ещё тренировалась стрелять по бутылкам и самодельным мишеням.
Через некоторое время ко мне подошёл папа.
- Слушай, я же совсем забыл, что у тебя теперь есть Пип-Бой, - сказал он, приглядываясь к моему компьютеру. - Пожалуй, мне стоит тебе рассказать об одной из его функций, что тебе может здорово помочь при стрельбе. Данная функция носит название ВАТС, то есть “Система автоматизированного наведения Волт-Тек”. Эта система позволит тебе совершить пошаговое прицеливание. - Отец указал мне на одну из кнопок на Пип-Бое. - Когда в твоих руках находится оружие, ты можешь нажать вот эту кнопку и Пип-Бой мгновенно телепортирует тебе симуляционные очки.
- Что значит “симуляционные”? - озадачено спросила я. Папа нахмурился.
- У них нет физических свойств, то есть они ненастоящие. Ты не можешь до них дотронуться.
- А…- протянула я, и папа продолжил рассказывать дальше.
- Они нужны тебе, чтобы оценить тактическую ситуацию в бою, а затем нацелиться на тела тех противников, которые присутствуют в поле твоего зрения. Проблема в том, что в этих очках ты всё видишь, как в замедленном действии, чтобы было удобнее поймать цель, но на самом деле время не замедляется и останавливаться нельзя, если не хочешь чтобы враг успел приблизиться к тебе. Мало того, ВАТС сама рассчитывает время заряда очков на оружие, которым ты пользуешься, то есть на разное оружие есть разное время заряда очков. Как только заряд кончается, очки исчезают и надо немного подождать, прежде чем использовать их вновь.
Папа подробно рассказал, как использовать ВАТС, после чего я попробовала использовать систему при выстреле. Это было очень странное ощущение. Складывалось впечатление, будто бы время вокруг замедлялось, и как только я выбирала цель, ВАТС показывала мне, с какой процентной вероятностью я могу попасть в ту или иную часть врага.
После тренировки с оружием я поблагодарила папу и Джонача за подарок и поняла, что как минимум раз в день мне хотелось бы приходить сюда, чтобы тренировать свои навыки в стрельбе. Ведь это намного круче и интересней, чем играть в дурацкого “Догони Мутанта”.
Вот только Бучу, да и всем остальным, включая Амату, я не могла рассказать о том, что теперь умею стрелять - ведь это грозило серьёзным наказанием со стороны Смотрителя. А жаль.
Правда, чуть позже Джонас сказал мне, что обычно в Убежище ребята юношеского возраста сами пробираются на склад, где хранится всякое старое оружие типа пневматических пистолетов и ружей, чинят всё это и учатся стрелять. Что ж, мне повезло куда больше, у меня уже всё есть.
Наконец, настрелявшись и наговорившись с Джонасом и папой, я подумала, что нам всем пора бы возвратиться в кафетерий, пока Амата не устроила мои поиски по всему Убежищу.
- Спасибо большое за подарок! - улыбаясь, радостно сказала я. Папа обнял меня и поцеловал в макушку, Джонас кивнул, улыбнувшись. Он достал старую камеру из своей сумки и указал мне в сторону папы.
- Дайте-ка я вас сфотографирую.
Я подбежала к папе. Он улыбнулся и положил руку мне на плечо. Мы всё ещё стояли в той самой комнатушке, где теперь у меня был собственный полигон для стрельбы. И тут, я первый раз за свой день рождения почувствовала настоящий приступ счастья. Я улыбнулась, обняла папу и застыла, готовясь к снимку. Джонас показал большой палец, мол, всё отлично, поднёс большую камеру к лицу и маленький фонарик в металлической чаше вспышки сверкнул, на мгновение ослепив меня.
Глава 2. Будущее в тумане
Уже задолго после того, как мне исполнилось десять лет в моей жизни всё смешалось в один флакон: серые дни, серые ночи, серые стены и серое отчаяние. Убежище давило на меня: эти тесные коридоры и бетонные комнаты стали тюрьмой для меня. Более того, старательные насмешки и издевки моих недоброжелателей превратили меня в объект ненависти многих жителей Убежища. К пятнадцати годам я начала ощущать острый привкус безысходной пустоты, доводящей меня до отчаяния. До боли сжимающей моё сердце. Мои нервы рвались на куски от тяжелых переживаний, моя душа терзалась в ужасах моих собственных помыслов. Я страдала от этого так сильно, что окружающие меня едва ли могли не заметить моё состояние. Отец все силы тратил на моё лечение, не бесконечные терапии и таблетки.
Мне же становилось только хуже под воздействием непонимающих друзей и задирающих меня ненавистников. С каждым новым годом я продолжала чувствовать нарастающую отдалённость от тех, кто мне был близок. Я наблюдала за папой, который с каждым днём всё больше и больше казался мне озадаченным чем-то вечным. Часто так бывало, что он сидел в нашей комнате или в своём кабинете и подолгу смотрел куда-то в стену или на свои руки с таким озадаченным и хмурым видом, будто все тайны мироздания хранились именно там. Папа отчего-то не находил себе места, морщины на его красивом лице с каждым годом были видны всё отчетливее, волосы теряли цвет, вились седыми вихрами, а в глазах кроме ласки, я часто натыкалась на глубинную отчуждённую грусть.
Он скучал. Скучал по маме. Я тоже по ней скучала, хотя совсем не знала её. Признаться, от этого мне было только хуже. Я часто думала о том, какой бы сложилась моя жизнь, если бы мама была рядом. Наверное, она бы меня успокаивала и помогала бы решать все мои проблемы. Любила бы меня так же сильно, как отец.
Мне было тяжело. Иногда ночами я просто переставала дышать от огромного колючего кома в горле, давилась сухими рыданиями, осознавая, что моя жизнь пуста и не имеет никакого смысла. Детство маленькой неудачницы начало сменяться ещё более островатой на вкус юностью. Помимо того, что у меня почти не было друзей, на меня вообще практически не обращали внимания представители противоположного пола, что безвозвратно убило мою самооценку.
Я получала долю понимания и успокоения в разговорах с папой и с Джоносом или в объятьях Аматы, которая всегда меня поддерживала. Я вкладывалась в тренировки. Я занималась стрельбой и рукопашным боем почти всё своё свободное время. И это становились для меня настоящей разрядкой.
Но боль росла и страдания не прекращались. То, что я пережила тогда, стало для меня наисильнейшим испытанием. Но то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Мучение длилось до тех, пока я не поняла, что во всех своих страданиях виновата я сама.
Я всегда благодарила Бога за исцеление. Именно тогда, когда я вылечилась, в моей жизни всё стало стремительно меняться.
За эти годы изменилась не только моя жизнь. Смотритель всё пристальней и пристальней следил за своей дочерью и всё больше не выносил меня. Я видела, как страдает Амата, рассматривая старый альбом с фотографиями своей матери. Она сильно переживала. Пыталась скрыть это, но эта боль была знакома мне. Я знала, как это выглядит, когда все силы кидаешь на то, чтобы сердце не разорвалось от горести и чтобы наружу не прорвались те рыдания, которые копятся каждую секунду, когда ты думаешь о том, кого потерял, не успев обрести.
Наши с Аматой судьбы были схожи тем, что мы обе росли без матерей. Её мама, по словам моего отца, умерла через два года после рождения Аматы от неизвестной болезни, тогда Альфонс взял всю ответственность за воспитание дочери на себя. Неудивительно, что он был так строг с ней и так внимателен ко всем её поступкам.
Признаться, нам с Аматой было несладко и потому что всё то, что должны рассказывать матери дочерям, рассказывали нам наши отцы. Но мой папа был врачом и даже в такие моменты, когда мы чувствовали себя неловко в таких разговорах, я просто вспоминала об этом и была вполне хладнокровна. Как вела себя Амата, и как с ней говорил её отец, я не знала, и мне было тяжело это себе представить.
Амата как и я уже выросла. С каждым годом она становилась всё краше и краше. В свои шестнадцать лет это была миловидная девушка с очень хорошо слаженной фигурой. Её худоба ей шла. У неё были очень красивые руки, близко посаженные большие зелёные глаза и чувственные губы. Амата обычно собирала тёмные блестящие локоны в причёску “Венди Сварщица”: это был узел, заколотый на затылке.
