Клаудия Грей - Обреченная
Короче говоря, семейство Лайл намерено произвести впечатление на людей, которыми обычно пренебрегает, но у них ничего не получится, если они не будут путешествовать с шиком. Значит, в шкатулке лежат бесценные фамильные драгоценности, которые семейство виконтов Лайлов хранит вот уже четыре столетия, а сейчас намерено продать. Достаточно причин для ограбления. Но Михаил плывет на «Титанике» первым классом. Миссис Хорн говорит, что билеты стоят несколько тысяч фунтов — такую сумму я вряд ли увижу за всю свою жизнь, уж не говоря о том, чтобы потратить ее на единственное путешествие в Америку. Зачем человеку, который в состоянии заплатить такие деньги за одно-единственное плавание, кого-то грабить? Должно быть, он невероятно богат и почти наверняка богаче, чем Лайлы.
А то, как он на меня смотрел — ледяной взгляд, от которого кровь в жилах стыла, — это потому, что он решил, будто я подслушала что-то, не предназначавшееся для моих ушей, вчера или сегодня? Я уже поняла, что и наше вчерашнее столкновение вряд ли было случайным. Михаил выслеживает Лайлов, поэтому оказался рядом. Его первоначальная цель вовсе не я.
Но, возможно, теперь его целью стала я.
Быстро пряча шкатулку в железный сейф, я прогнала это леденящее ощущение. Разумеется, это просто наваждение. Если Михаил не вор, значит он просто из тех мужчин, которые считают, что могут поступать со служанками по своему усмотрению — угрожать им, издеваться, укладывать к себе в постель и избавляться от них за ненадобностью. Не так уж это необычно среди состоятельных джентльменов. После нескольких лет службы, когда мне приходилось уклоняться от похотливых дружков Лейтона по Кембриджу, я не нахожу в подобном отношении ничего удивительного. Как только я исчезну на нижней палубе, в своем третьем классе, Михаил обратит внимание на какую-нибудь другую невезучую горничную на корабле, а я смогу заняться своими делами.
И хотя я не особенно верила в такое разумное объяснение, все равно заставила себя принять его.
Дверца сейфа, громко лязгнув, захлопнулась, я тяжело опустилась на роскошную кровать, и мысли мои перетекли на более приятный предмет.
Я хотела думать про Алека, и только про Алека. То, что я узнала его имя, каким-то образом приблизило меня к нему. И он дважды спас меня от опасности. Если бы только я додумалась поблагодарить его! Я представила, как мои пальцы запутываются в его густых каштановых кудрях, он наклоняется, губы мои приоткрываются…
От этих грез щеки мои раскраснелись, а сердце бурно заколотилось. Наверняка я веду себя глупо, как любая другая служанка, которой вдруг выпал шанс остаться наедине с привлекательным мужчиной. Весь уклад домашнего хозяйства не давал нам, девушкам-служанкам, особых возможностей встречаться даже с мужчинами нашего круга — предполагалось, что мы не должны влюбляться и выходить замуж, а только все выполнять и выполнять нашу тяжелую работу, пока окончательно не истощимся, поседеем и потеряем все зубы. А я сейчас веду себя как идиотка и размечталась о молодом человеке, который не питает ко мне ни малейшего интереса, а то, что он вступился за меня, так поступил бы любой порядочный человек.
В особенности если учесть, что сегодня-то он меня защитил, а вот вчера вечером угрожал. Конечно, скорее всего, он не настолько опасен для меня, как Михаил, но это не значит, что Алек сам не представляет собой никакой опасности.
Пуховая перина такая мягкая — куда мягче бугристого тюфяка, на котором я спала последние четыре года. И это покрывало кремового цвета — вряд ли шелковое, но такое гладкое и приятное на ощупь, что вполне может быть из шелка. Эта спальня такая же элегантная и роскошная, как любая комната Лайлов в Морклиффе. Даже лучше.
На какое-то время я представила себя знатной леди, с шиком путешествующей на «Титанике». Вообразила, что на мне надето красивое неглиже из венских кружев, а не мрачное черное платье служанки. Я лежала на спине на мягкой-мягкой перине, мечтала закрыть глаза и уснуть. А затем открыть глаза и увидеть лежащего рядом Алека.
Не будь дурой, одернула я себя. Ты даже не знаешь его фамилию. Не знаешь, хороший он человек, плохой или что-то посередке. Ты ничего о нем не знаешь, кроме того, что у него скверная компания, он странный и грубый и достаточно богатый, чтобы плыть первым классом, а это значит, что от служанки он может хотеть только одного.
Но пока я лежала на мягкой постели, кожей ощущала шелковую ткань и предавалась той единственной соблазнительной мысли…
Я резко села и заставила себя вскочить с постели. На тумбочке уже стоял кувшин с прохладной водой, так что я побрызгала кодой на лицо и пришла в себя. Мне хватит времени грезить наяву, мечтать о любви и обо всем прочем, когда я доберусь до Нью-Йорка. А пока лучше всего придерживаться суровой реальности и думать о своих обязанностях.
В первом классе стояла почти полная тишина, зато третий класс гудел как улей.
— Permesso, permesso[4] — повторял смуглый мужчина, наверное итальянец, проталкиваясь сквозь толпу.
За ним пробирались его жена и не меньше пяти ребятишек, причем все болтали одновременно. Мужчины и женщины всех возрастов, размеров и форм толкали друг друга, разыскивая свои каюты. Здесь, на палубе F, пахло не полированным деревом и кедром, здесь честно пахло потом и нафталином.
Я предполагала, что этот бедлам вызовет во мне отвращение, но вместо этого он заряжал энергией. Пусть эта толпа была странной, зато счастливой. Я поняла, что впервые в жизни меня окружают люди, имеющие одну со мной цель — начать все сначала в Америке. Потому что огромные сундуки, которые они тащили, узлы с одеждой, которые прижимали к себе женщины, вовсе не походили на припасы для морского путешествия. Это основа для новой жизни.
Кроме того, даже третий класс на этом пароходе впечатлял. Конечно, он ни под каким видом не был таким же роскошным, как первый, но полы здесь были из полированного дерева, а стены свежевыкрашены белой краской. Медная арматура сверкала, а большое объявление извещало нас, что к ужину будет подан овощной суп, мясо, хлеб, сыр и сладости. Так много всего! Держу пари, сегодня ночью я не почувствую себя голодной. Все это куда лучше, чем моя сырая холодная каморка на чердаке, оставшаяся в Морклиффе, или хлеб с маслом, которым мы чаще всего должны были обходиться на ужин.
Наконец я увидела номер своей каюты. Стюард сказал, что меня разместили не с миссис Хорн, что уже само по себе везение. Я осмелилась надеяться, что окажусь в каюте одна; говорили, что во время первых плаваний любого парохода никогда не продаются все билеты, потому что люди предпочитают подождать, пока за один-два рейса не исправят все возможные неполадки. После того как мне много лет пришлось делить постель с одной, а то и двумя служанками, иметь спальню в собственном распоряжении казалось мне верхом роскоши.
