Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
Нэд уже и не чаял дурака заткнуть, а тут он сам словами подавился. И в этой тишине послышался голос Донатоса:
&nsp;bsp; — Брось орать, Клесх. Это ж твой первый настоящий бой был. У страха глаза велики. А когда полны штаны, и не такое привидится.
— Тебе виднее, — сухо сказал парень, по-прежнему, не сводя глаз с потупившейся подруги.
— Конечно, виднее. Я-то тебя, как кутенка, пришиб — безо всякой магии. Говори уж прямо — ты обделался. Все поймут. С тобой такое уже бывало…
И он усмехнулся.
Рык, который в ответ на это поношение издал боевой маг, до сих пор стоял у Ихтора в ушах. Как парень на некроманта кинулся, никто и понять не успел. Повадка у него была звериная. Только Мораг заорал что-то предостерегающее, но эти двое уже покатились по полу.
Еле их тогда растащили, если бы не наставник, кто знает, чем бы дело закончилось. Вот только Ихтору все эти годы казалось, будто Клесх в последний миг пожалел убивать Донатоса. Не стал, хотя и мог. Целитель тогда по глазам его мертвым понял — парень колдуна уделал бы. Без труда. Никто б его не спас, даже Мораг. И потому Ихтору до сих пор не давал покоя вопрос: отчего в последний миг боевой маг не ударил в полную силу? Диво, что никто этого не заметил… Ихтор уже теперь сомневался — самому не примерещилось ли?..
Нэд, когда свара затихла и Мораг Клесха скрутил, хотел плетей волчонку всыпать, но тот так ощерился, что смельчаков кнут на него поднять не нашлось, да и сам Глава… не испугался, конечно, просто связываться поостерегся. Чего в голову эту бешеную потом придет — гадай да жди.
И тогда впервые поступил Нэд… как поступает всякий слабый — решил убрать беду с глаз долой, в надежде, что сама собой исчезнет. Велел он Клесху убираться из Цитадели и не появляться пять лет. Тот только плюнул в сердцах и вышел.
Что такое пять лет для семнадцатилетнего парня? Черная бездна. Глава обрек дерзкого послушника стать магом дорог — ездить от деревни к деревне, от села к селу, от города к городу, изо дня в день водить обозы, нигде толком не оседая, всякий раз видя новые лица. Либо сгибнет, либо остепенится и заматереет.
Собираясь в путь на долгие выселки, Клесх знать не знал, что всю ночь Майрико рыдала, уткнувшись носом в грудь Ихтору, жалко оправдываясь, что испугалась, растерялась. К кому еще ей было пойти за утешением? Ихтора она знала давно, он был всего на пять лет старше, тоже целитель и никогда ее не задевал.
И вот девушка сквозь слезы бормотала молодому креффу, мол, вроде, когда битва кипела, два потока силы она видела, а когда перед креффами стояла дура-дурой себе показалась, у которой от страха в голове путаница. Ведь быстро все случилось! Сроду она боя не видала прежде, опешила, растерялась. За Клесха боялась. Он в крови весь был…
Корила себя девка, что не вступилась за парня. Но и в том, что видела в горячке боя, тоже поручиться не могла. Ну как примерещилось? Слишком тяжкой правда была. Если была…
Но при этом, паче чаяния, понимала глупая — предательства Клесх не простит. Слишком прямой и искренний, что в привязанности, что в нелюбви, он не забудет жалкой трусости подруги.
Напрасно поутру она хватала его за стремя, умоляла пойти к Нэду. Напрасно говорила, взахлеб, давясь словами: «Послушай меня, я старше, я знаю. Повинись перед Главой, скажи что поблазнилось. Что раскаиваешься. Он простит. Мало ли, чего почудиться могло в горячке! Он не сошлет тебя! Пожалуйста, Клесх!»
Больше всего Майрико боялась предстоящей разлуки. И пуще прочего, что разлука эта может оказаться вечной. Сколькие вот так же уезжали, чтобы не возвратиться никогда… А он, сидя на коне, отпихнул ее и процедил: «Я от слов своих не откажусь. Время рассудит, кто прав был. А ты живи, как можешь. Раз любить не умеешь».
Тогда девушка не сдержалась — завопила в сердце проклятая гордость — и бросила вслед уезжающему магу: «Да какой толк от любви твоей? От нее одна беда да глупость. А Цитадель ни того, ни другого не прощает!»
Он не обернулся. Она даже не поняла — слышал ли. Так и расстались.
А потом снова, задыхаясь и захлебываясь, Майрико рыдала у Ихтора на груди. Целитель же гладил светлую макушку и думал, что в сказанных лекаркой словах было не так уж и много неправды.
Клесх больше не появлялся. Оброчные деньги передавал с кем-нибудь из сторожевиков или магов, едущих в Цитадель с оказией. По чести сказать, про парня забыли с облегчением.
Но через полгода погибла разом вся тройка из Малых Осетищ. Однако боевик перед смертью успел сказать подмоге, будто вел Ходящих маг. Думали — помстилось, на пороге гибели и не такое видится. Но еще через месяц Моран с Донатосом нарвались на мага, когда в весь отдаленную ехали. Только тогда и поняли, что не брехал Клесх… Нэду бы послать сороку, вернуть парня, но гордыня взыграла. Кому охота признаваться в собственной неправоте, да еще и перед щенком непочтительным.
Многих стыд тогда ел, что отмахнулись от парня, не поверили. Ел да не съел. Все по молчаливому уговору тот случай не вспоминали. А Нэд распорядился держать языки за зубами, допустив к тайне только креффов. Впервые тогда испугались маги и не знали что делать. Как людям сказать, что среди Ходящих есть осененные Даром? Паника ведь поднимется. Да и как воевать с проклятыми?
Не было ответа. Не знали, что делать, потому и решили замолчать. Все же мало было среди обитателей ночи наделенных Силой. И по сей день креффы хранили бы тайну, не сбеги кровососка с выродком из главного оплота — из Цитадели.
Клесх вернулся через четыре с небольшим года. Заматеревший.
Никто более не слышал, чтобы он в ярости срывался на крик, чтобы хоть раз голос повысил или кинулся в горячке. Изменился парень. Не было в нем прежней лютости. То ли поумнел, то ли перегорел. То ли и то, и другое. И когда приняли его, нехотя, в креффат, ничего не сказал, не припомнил старую обиду, усмехнулся только, да и то без издевки. До сих пор вина мучает.
А Майрико с тех пор хвостом за ним ходит, все прощение вымолить пытается, только зря. Клесх если рубил, то всегда с плеча. Чтоб наверняка. И обратно не прирастало.
* * *Лесана убирала сорочатник. Суетливые птицы хлопали крыльями, вскрикивали, роняли перья. Потом успокаивались и чинно рассаживались по жердочкам, ожидая еды. Девушка чистила клетки, наливала воду, бросала в кормушки кости, оставшиеся от обеда выучеников, хлебные крошки.
Прожорливые сороки бросались к лакомству, ругаясь и топчась. Послушница не обращала на них внимания, бездумно делая свою работу. Мыслями она унеслась далеко-далеко. К памятной и страшной ночи, когда совершила дикую, недостойную воспитанницы Цитадели и боевого мага, ошибку.
