Осколки тени и света - Мара Вересень
— То есть ты сюда не специально ко мне?
— Специально. К тебе. Просто воспользовался слу…
— Воспользовался!? — волосы вспыхнули почти так же ярко, как при…
Неважно!
Я выдернула из под темной заразы подушку и… нет, не придавила сверху, хотя хотелось неимоверно, а выскочила вон вместе с нею. Забившись в противоположный конец коридора, в нишу, куда опускалась тайная лестница с мансарды, я вжалась лицом в мягкое, одуряюще пахнущее этим паразитом подушечное пузо, и долго и прочувствованно орала, не размениваясь на слова и фразы. Тянула сакраментальное “а-а-а” пока не выдохлась.
Глава 7
Рядом со спрятанной от чужих взглядов детской была особенная густая тишина. Она хорошо глушила звуки. Я сама своего ора не слышала. Но невыносимый бесь (вот же привязалось) нашел, подозрительно косясь на скрытую в стене дверь, выколупал меня из тайника вместе с полной досадливых воплей подушкой и так, с подушкой, хохоча и подтрунивая, потащил вниз.
— Стой! Куда! Я же без штанов!
— Главное, что я в штанах. А ты у себя дома. А у себя дома твоя же может и без штанов побыть. Это очень волнительно и приятно, — лапища тут же прижала обтянутую рубашкой “же”.
Я намекнула на случайно заглянувших соседей. Подействовало. Каланча резво проскакал обратно, сгрузил меня на пол, ломанулся в первую попавшуюся комнату за одеждой. Однажды мне уже приходилось лицезреть подобный тайфун деятельного благодушия, поэтому решила не вмешиваться — побуянит и успокоится. Я даже не стала ничего говорить, когда он сунул мне в руки в придачу к подушке красный ком, снова сгреб и прогрохотал вниз по лестнице. Без рубашки, но в штанах. И ботинках. А я — босиком.
Комната, где Ине разжился одежкой, была родительской спальней, платье — мамино “неприличное”. Папа так его называл. Куда бы они ни ехали, ведан Пешта всегда пихал его к маме в чемодан и делал вид, что он ни при чем, а платье там само собой материализовалось. Платье было красивое, а шнуровка хлипкая. Теперь до меня дошло, по какой причине. На возражение, что к платью нужно бы еще пару тройку предметов, Ине заявил, что никому не скажет, что под ним у меня ничего нет, в доме тепло, а мои босые пятки под подолом не видно. Заикнуться про голые плечи и неуместный цвет? Хотя что теперь о цвете, после всего.
Место, куда так стремился Ине, было кухней. Вот кого ко мне кухаркой надо. Он с полпинка разобрался с плитой, с которой я воевала пару месяцев с переменным успехом, быстро нашел, где что лежит, и не прошло и получаса, как по помещению пахло и благоухало едой. Рубашка Ине теперь была на нем, а на мне — красное платье. Так что выглядели мы вполне прилично, если не считать болтающихся пуговиц и шнуровки на честном слове.
После завтрака. Я изобразила хозяйку и сделала чаю.
— Вернешь мне мою гранатовую жеоду? — утвердительно спросил Ине.
— Нечего было разбрасываться, — обида за отвергнутое сокровище никуда не делась и тут же воспользовалась случаем, чтобы себя проявить.
— Со мной могло случиться что угодно, поэтому оставил, — буркнул темный.
— А в руки? — воображение принялось мельтешить картинками на тему “чего угодно”, сердце снова зашлось в тревоге — В руки нельзя было?
— Нельзя. Вышло бы, что я ее тебе вернул, значит не удовлетворен оплатой и ты мне должна, тебе долгов мало? А так я ее будто бы уронил. Потерял. Случайно. С кем не бывает? А ты будто бы нашла. — Вид такой равнодушно-скучающий. — Мне с ней работать как дышать. Я так быстро привык, что… Неважно, все равно дело прошлое. Вернешь? Очень. Надо.
Выпрашивающий подачку темный. Чудо какое. Любовалась бы и любовалась. Хоть в груди и екнуло при упоминании прошлых дел, мужественно держала паузу. Противная сторона сообразила, что уговоры с выдавливанием жалости не действуют и в ход пошли шуршащие угрозы с применением рук:
— Знаю, ты спрятала ее в самое укромное место в доме, и я даже не стану подглядывать, в какое, но руки моей здесь, здесь и здесь вот… Ладно, здесь — пусть побудет… Сдавайся, пока не поздно.
Шнуровка держалась чудом, мои голые коленки и пятки было видно из-под юбки, потому что они обжимали темную сволочь за бока, сахарница опрокинулась, разлитый по столу чай превращал рассыпанное в сироп, а я ответственно сдавалась и… была счастлива. И какое счастье, что мы успели закончить акт передачи прав собственности до того, как нас снова навестила Мелитар. Хорошо хоть не Эверн. Перед ним мне было бы вдвойне неловко за беспорядок в одежде, припухшие губы и… И вообще.
— Ты еще здесь? Вот же похабник, дедов внук. Его там, оказывается, вой Ка́са ждет в охоронце с какими-то бумагами, Эверна уже в который раз знака лишил, вернул правда, второго гонца вниз к границе, где нодлутские вояки лагерем встали, на крыльях отправил, с известием, что никто не прибыл, хотя еще вчера к вечеру должен был, а этот мало что родную кровь полтора года ни словом не обрадовал, так еще и на службу плюет! Лопата как торчала, так и торчит, община вся поминальными хлебами с тмином пропахла…
Ирья замолчала, чтобы отдышаться. Ине мрачнел, я давилась смехом и обидой. Смеха было больше. Вот же… слов нет. Ко мне оно, специально…
— Я позже зайду, Эленар. Возьму…
— Да сколько ж можно, — вновь начала Мелитар.
Я взрыднула в полотенце, которым собиралась ликвидировать неудавшееся чаепитие. Ине чуток порозовел кончиками ушей, будто эльф, и оставил женщин в обществе друг друга и посуды. Пошел встречаться с воем Ка́сой.
Означенный вой прибыл из Верхнего города в Иде-Ир полмесяца назад с довольно большим вооруженным отрядом, в котором имелись как простые вояки, так и одаренные. На границе с королевством стало неспокойно, некоторых поселениях в долине за озером чудом отбились от восставших, и кнеж, так тут звали короля, решил усилить рубежи.
Мертвые шли в Ирий с двух сторон. Из Нодлута из зоны карантина и из прибрежного Крашти, княжества еще меньшего, чем Ирий, и граничащего куском территории с Лучезарией. Благодаря Крашти у Ирия был выход к морю, но теперь это играло в обратную сторону. Если в Ирии не было своих темных, в Крашти они были и много, а мор не щадит никого. Княжества больше не существовало. Жалкие остатки бежали в Ирий, принеся мор и сюда, но болезни
