Цвет ночи - Алла Грин
И прежде, чем Гай обернулся в медведя, усадив меня к себе на спину, я взглянула на Константина и попросила подождать.
Я должна была попрощаться с ним. Я этого хотела. Потому что пусть и невольно, но нечто связало нас друг с другом.
Передо мной стоял тот самый чёрный дух, тот, кого нарекали Кощеем, кто почти убил меня при знакомстве и в итоге — всё-таки меня спас, который спустился за мной в пекло, превозмогая свою душевную травму, в место, которое причинило ему наисильнейшую боль в прошлом, которое разделило его жизнь на «до» и «после», навсегда отрезав путь назад.
— Спасибо, что пошёл за мной, — благодарю я его, неожиданно признаваясь самой себе, что больше искренне не таю злобы за обстоятельства нашей первой встречи.
И если ранее не имела однозначного ответа на то, как именно к нему отношусь: боюсь ли его или сочувствую, а потому — против воли, оправдываю, то теперь, отчётливо понимаю, что вопреки всему, во мне всё же зародились тёплые чувства к нему.
— Не за что, — просто отвечает он своим потусторонним голосом.
Я догадываюсь, что, скорее всего, это наша последняя встреча, что возможно, не увижусь с ним больше никогда, только если в результате неправедных поступков не попаду в итоге в ад.
И не знаю, что правит мной сейчас, но я вдруг спрашиваю:
— Если после смерти Тьма направит меня сюда, пощадишь?
Возникает пауза, и я начинаю жалеть, что это сказала, но после слышу недолгий низкий смех.
— Сделаю тебя демоном. Научу пытать, будешь служить мне. Если Ян не вернётся, можешь стать моей невестой и править со мной пеклом.
Теперь уже смеюсь я, коротко, но по-настоящему. А может, просто нервно — не знаю.
А Константин продолжает хранить спокойное, нерушимое выражение лица, словно вовсе не шутит, и ни его белые волосы, ни ровные приятные черты не появились в конце; верный себе, он оставался таким, какой есть, тем, кем он стал, пройдя собственный, очень извилистый путь, и как ни странно, сейчас, в своём на первый взгляд ужасающем облике, он больше не казался мне отталкивающим или некрасивым. Каким-то образом теперь мне удавалось смотреть сквозь его внешнюю оболочку, словно она была прозрачной, словно в ней нашлась какая-то трещина, обнажающая его бессмертную душу. Эта трещина образовалась тогда, когда я узнала его поближе. И в глубине его личности, несмотря на то, что всё хорошее и светлое в нём методично и насильственно истреблялось веками, осталось нечто прекрасное — маленькие тлеющие угольки прошлого его, способного на положительные поступки, и я надеялась, что эти угольки не угаснут. Пусть он уже никогда не станет, не обратится в того улыбчивого и доброго парня на берегу озера, искренне и сильно любящего свою Алену. Но и тот, кем он был сейчас, не виделся пугающим монстром. До этого дня, точнее этой бесконечной ночи, он был потерянным и раненым созданием, с затуманенным разумом и спутанными мотивами, но сегодня он обрёл силу. И больше не был одинок, больше он не станет бродить в отрешении по тёмному лесу, оттолкнув от себя даже своих костомах, в бреду, в безнадёжных поисках утерянной, отобранной любви. Хотя я знала, что он всегда, сколько будет существовать сама вечность, будет её помнить — свою Алену.
Глядя на него, я на секунду подумала о том, не слишком ли полномочия, которые возложил на него Ян велики и тяжелы, но — нет. Знаю, что душа Константина, такая, какой была сейчас, требовала подобной деятельности. Он будет справедлив. Он будет здесь к месту. Он — олицетворение смерти, с которой сроднился. Несомненно, он справится.
Что же касательно самого Смога… Что могло для них всех измениться в контексте вечности касательно отца? Многое. Вплоть до того, что через тысячелетия их отец может перемениться, стать другим. Стать лучше. Возможно, стать для них настоящим отцом, каким всегда должен был быть. А, возможно, не станет никогда. Смотря, что из него выкует Константин. Сможет ли, оставляя позади страдания, причинённые отцом, помочь ему преобразиться? Но следующие ближайшие тысячелетия и даже отдалённые, будут выглядеть именно так, как сейчас — он будет томиться в клетке, в которой раньше запирал своих детей.
Гай протянул мне руку. Константин коротко кивнул мне на прощание, я сделала то же самое в ответ. И послушно двинулась к его брату. Шла, оборачиваясь несколько раз, как будто страшась, что облик скелета, обтянутого сожённой кожей, лохмотьями и цепями, забудется — как будто это было возможно. Как будто я хотела его помнить, а не бесповоротно забыть.
До сих пор не зная, где Ян, я следовала с его семьёй прочь из ада. Оказавшись у озера, полного Тьмы, осознавая, что желая вернуться в навь, мне придётся болтаться в нём, наполненном живым дымом, и набирать его в лёгкие вместе с водой, я сожалела, что пришла в сознание, и что Валентина решила так рано привести меня в чувство. Но выбора не было — и вместе с Гаем я смело шагнула во Тьму.
Когда мы очутились на другой стороне озера, в нави, когда нашли Кинли, который укрылся на верхушке дерева и ждал нас, напуганный и в то же время обрадовавшийся нашему возвращению, когда битва с волками кончилась и они были повержены, когда мчались всё дальше и дальше от берега, и настигли местности, усыпанной пожолклыми листьями, переносящую нас из зимы в бескрайнюю осень, где среди лиственных деревьев прятался деревянный большой дом с террасой, ограждённой тонкими резными колонами с уютной гостиной и низкими потолками, с коврами на полу и горящим очагом, расставленными повсюду восковыми свечами, со срубленной елью, украшенной стеклянными игрушками, словно к новому году, и повсюду разносился запах цитруса, сладковатой корицы и мяты — я поняла, что мы заканчивали там, откуда начинали.
Мы вернулись в дом, куда меня принёс Ян, когда я была без сознания после того, как меня в одиночестве, в лесу, одурманенную действием заклинания Дивии, нашёл он сам с Гаем и Константином. Это был дом, где я впервые увидела Роксолану, и где повсюду витал её запах, а её самой — уже не существовало. Здесь ещё оставалась какая-то еда, которая уже была непригодна для употребления, кроме хлеба, который почерствел, но не покрылся плесенью, и вина, окислившегося, потерявшего вкус и изменившего цвет, и не
