Екатерина Оленева - Красный цветок
— Если ты убьешь Эллоис*сента, ты не сможешь заставить меня слушаться, — прошептала я.
Миа*рон дернулся и взглянул на меня. Очертания его фигуры отдалялось, уплывало.
— Она истечет кровью, если ей немедленно не помочь.
Голос, кажется, принадлежал рыжему. Но я не уверена в этом.
* * *Придя в себя, я обнаружила, что лежу не где-нибудь, а на кровати. Значит, мы успели приехать? В неизвестный пункт?
Чувствовала я себя отвратительно. Шею ломило, хотелось пить. Но стоило сглотнуть, горло обжигало острой болью. Язык казался распухшим. Был страх, что в любое мгновение могу начать задыхаться.
Вопреки опасениям, в комнате одну меня не оставили.
— Тебе лучше? — спросил рыжий.
Он затачивал клинок, сидя у камина. Сталь тускло поблескивала.
— Не уверена, — отозвалась я.
Мне хотелось внимания, хотелось, чтобы со мной нянчились, за меня переживали. Я отчаянно устала от мужского мира. Случись захворать подобным образом в Светлом Храме, или в Чеаре*те, я подверглась бы совершенно другому обращению.
— Где Миа*рон и Эллоис*сент? — боюсь, в голосе хватало ворчливых ноток.
— Развлекаются.
— Развлекаются? — удивилась я. — Когда это они успели подружиться до такой степени?
— При наличии большого темперамента много времени не нужно, — сильные руки скользили вверх-вниз по клинку. Туда-сюда.
Я вновь нервно глотнула. Движение отозвалось болью.
— Я не поняла, о чем ты тут толкуешь?
Рыжий повернулся. Пламя заиграло на лице, нарочито невозмутимо-спокойном. Лишь глаза смотрели напряженно.
Мне стало не по себе — в них мелькнула тень сочувствия.
— Все ты поняла. Миа*рон страшное создание, правда? Хотелось бы надеяться, что он знает, что творит.
Тело становилось ватным.
— Любятся они с твоим красавчиком, вот что.
— Ты лжешь!
— Оно мне надо? Но если не веришь, можешь сама посмотреть. Зеркало оборотень нарочно для тебя зачаровал. Не знаю, зачем ему это понадобилось. Но может быть, вы так привыкли развлекаться? В конце концов, ты — порождение тьмы. Извращенные любовные забавы для таких, как ты, — норма.
— Заткнись, сволочь, — сдавленным шепотом с трудом выговорила я. Каждое слово, было словно воткнутая иголка. — Продажная трусливая гнусь. Не смей меня оскорблять.
Рыжий отвернулся, устремив взгляд в огонь.
Судорожно сжимая пальцы на матрасе, я раскачивалась вперед-назад. Так часто делают сумасшедшие. В голове пусто-пусто. Но это только к лучшему. Пока так пусто, я могу не осознавать. Даже не задумываться, верю ли я сказанному? Стоит ли идти и глядеть в зачарованное зеркало? Стоит ли делать хоть что-то?
На сердце горячо. Печет, хлеще, чем в печке. В носу колется. Щиплет. И невидимая рука перехватывает больное горло.
Но я должна. Должна подойти. Должна узнать. Нет ничего хуже неизвестности и вечных сомнений.
Шатаясь, точно пьяная, я добрела до овального зеркала. Чтобы не упасть, пришлось опереться ладонями о стену. Подняв голову, я заглянула в холодную гладь. В ней тускло отражались неясные предметы; лицо, бескровное, бледное, неподвижное, будто гипсовая маска с искаженными чертами.
От взволнованного дыхания поверхность затянулась дымкой. А потом вспыхнула, освещенная десятками свечей в высоких канделябрах.
Миа*рон стоял на коленях, разведя их для лучшего упора. Распущенные волосы падали тяжелым блестящим шелком. Тонкая серебряная цепочка с изображением полумесяца мерцала на широкой груди, то и дело вскипающая перекатывающимися мышцами. Рот Миар*рона влажно поблескивал от крови. Сыто, плотоядно облизываясь, он поднял лицо и в упор глянул на меня, насмешливо и глумливо.
Эллоис*Сент лежал под ним, похожий на срезанный цветок. Грудь, изрезанная в лоскуты тонкими порезами красноречиво свидетельствовала, как именно эти двое предпочитали развлекаться. О, конечно! Кто-то множество раз убеждал меня, что обожает боль. Судя по выражению лица — не лгал.
Бледные руки оплели смуглую спину оборотня, заставляя того пригнуться.
Наблюдая, за лобзаниями, я молилась про себя неизвестным богам, пусть все останется так. Пусть не зайдет дальше!
Когтистая лапа заламывает руки юноши над головой, лишая возможности двигаться, если бы кому-то пришла охота сопротивляться. К моей ярости и печали, такого желания у его партнера не возникало. Волосы черными змеями скользят по белой коже, лаская прикосновениями. Повторяя путь, пройденный алыми плотоядными губами.
Клыки смыкаются вокруг соска, оставляя на коже алые, маленькие раны. Эллоис вздрагивает и стонет, выгибаясь под болезненно лаской.
Зверь приподнимается. Рука скользит по влажному, слегка вздрагивающему телу любовника. Гибкая шея, твердая грудь, напряженный живот. Рука опускается ниже, заставляя любовника рычать от удовольствия, а меня от ярости и боли. Они целуются снова и снова. С нарастающей страстью, переходящей в животную похоть.
Клыки и когти Миа*рона рвут, кромсают, заставляя кровь течь ручьями. Его любовник содрогался в экстазе.
Дей*рек, похоже, в объятиях оборотня и в половину так не кайфовал.
Надежды оказались тщетны. Они не остановились. Увы! Рычание, крики боли и наслаждения красноречиво свидетельствовали о получаемом обоими наслаждении.
Не в силах смотреть дальше, я зажмурилась, уронив голову на грудь. Я не помнила, как сползала по стене, собираясь в комок.
Когда-то люди жгли мою плоть. И заставили тело пройти через все оттенки, тона и нюансы физической боли.
Теперь горел и корчился дух.
Двуликие! За что!? Что я сделала?! Почему?! Наверное, это — нормально, я просто не понимаю? Я маленькая дикарка, глупая наивная идиотка! Вот стану взрослее, сильнее и пойму, что так переживать из-за глупого мальчишки и любителя мальчишек это нелепо. Ну, а пока просто нужно дышать. Глубже.
Но как же — плохо!
Как же больно!
Двуликие! Пусть боль уйдет! Любой ценой. Я готова заплатить любую цену, лишь бы перестать чувствовать. Право, отдать жизнь за избавление от подобных чувств — не цена.
Картины короткой жизни вставали перед глазами — одна за другой. Трущобы. Пьяные проститутки. Убийцы и головорезы. Сточные канавы. Тощие крысы, собаки, крысы. Продажная любовь. Продажная дружба. Бессмысленная череда дней. Потом — агония на костре. Миа*рон с его сумасшествием. Сант*рэн, способная использовать даже пролетающий ветер. Эллоис*сент!
Боль языком пламени полыхнула в сердце.
Солнце, мальчик, я считала его светлым. Порок и тьма, — вот что правит миром. Зачем-то Двуликие позволили мне родиться на свет? Может быть, рыжий и Зако*лар правы? Для того, чтобы открыть пресловутые Врата? И посмеяться вместе с Миа*роном над нелепом концом бессмысленного бытия?
