Легенда о слезах двух Лун (СИ) - Ушакова Мария "Ktara_Gilbert"
Все замерли, чувствуя спиной, что мужчина ходит позади. Он был палачом на смертной казни, и сегодня ему выпал подарок от короля, а точнее от ЗОЛОТОЙ КОАЛИЦИИ! обескровить целую армию. Ужас охватил каждого члена этой ничтожной армии. Смерть уже держала их за дрожащие кончики пальцев, и остужала своим мёртвым дыханием. Перед смертниками витал чёрный дым, через который иногда можно было разглядеть прекрасную Прагу, освещённую солнцем. Город мстил своим прекрасным мирным пейзажем за то, что когда-то давно была убита надежда на её прекрасное будущее.
— Мои слова останутся в тебе, — не успокаивался высший, шагая за спинами солдат, — Судьбой ты можешь их, задумавшись, назвать. Я буду ярким заревом светить. Открой мне темноту. Я буду там.
Прекрасная панорама города уступила место полной темноте. Каждый видел в ней что-то своё. Потерянную и уже одинокую семью, несбывшиеся планы на жизнь, неосуществлённые амбиции, утерянное будущее. Любящие глаза, голоса, которые они больше никогда не услышат, сожаления. Они видели свою жизнь со всеми яркими красками, которые сами же выводили своими силами. Настроение не то? Не с той ноги встал? Какая всё была глупость! Жизнь взмахивала своим белым платком, всё дальше отдаляясь от глухих и слепых.
— И яростно пылают свечи за окном. Держись их света и не пропадёшь. Я буду ждать тебя у озера с вином. Крепись, и ты меня найдёшь.
Последние строки прозвучали, как набат. Ему подпевали мужчины и женщины на крыше. Их крики заполняли каждую улицу опустевшего города Кровавого Императора. Высший насытился энергией воинов коалиции, превратив их в сгустки остаточной энергии. Фантомы кружились вокруг своего хозяина в танце на трупах.
Альвиан не смотрел на безжизненные тела. Голоса подсознания требовали продолжения торжества. Им не хватило того, что произошло на этой площади близ собора Святого Николая. Они не успокоятся даже, когда весь мир вымрет и превратится в призрак, как некогда это сделал Ипорт. Осознание того, что он натворил, приходило постепенно. Дым, разбитые плиты с аксессуарами в виде красных лент и телами лётчиков, шипящие фантомы рядом с ним.
Он схватил свои белые волосы и потянул со всех сил в разные стороны. Боль в грудной клетке вынуждала его закричать. Высший упал на колени рядом с солдатами и продолжал рычать на собственные голоса. Руки забили по крыше дома с такой силой, что от нескольких сильных ударов пошла большая трещина. Энергия, которую он впитал в себя приносила невыносимую боль. Если бы это был только один человек, то сила его посмертных эмоций не была такой мощной. Но чувствуя внутри разъедающее нечто, Императору ничего не оставалось, кроме как биться руками и ногами о всё возможное.
Продолжалось это недолго, но так ярко, что секунды тянулись, как часы. Как только Альвиан смог побороть энергию внутри, он переместился к Старому Граду. Тело дрожало, будто на улице стоял мороз, а он был одет только в тонкий чёрный плащ. От долгих громких голосов подсознания в голове бушевал хаос. Там мешались мысли прошлого, настоящего, людей живших и живущих. Перед Ангелом Чехии мелькали образы всех, кого он убил до сегодняшнего дня. Всё повторялось, как на каруселях. Круг за кругом. Убийство за убийством. Темнота мгновенно поглотила его, и Император Священной Римской Империи упал без сознания посреди внутреннего двора в окружении собственного сада.
***
— Как бы ты не угождал окружающим, один твой промах затмит тысячи попаданий. Ты никогда не полюбишь всех, и все никогда не полюбят тебя. Человеческая природа навсегда останется в нас. Будь мы на ступень выше или на ступень ниже. Тебя назовут хорошим человеком только у твоей могильной плиты, когда тебе уже ничего не будет важно. Поэтому в жизни необходимо найти тех людей, которые всегда будут ЗА тебя, какую бы глупость ты не сотворил. Чтобы за твоей спиной они говорили только о лучших твоих качествах, а тебе в глаза — правду. Но не для того, чтобы уколоть тебя резким словом, а чтобы тебе стало лучше. Найди этих людей, и ты никогда не будешь несчастен. Они скрасят твой самый ужасный день в тёплые цвета. И ты давай им всего себя. Без скупости на чувства.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})В темноте, окутанной жаром, разносился знакомый мужской голос. Альвиан не видел его собственными глазами, но сознание само вырисовывало образ кареглазого мужчины с бородой в виде капли. Если бы он здесь стоял, то держал бы свой фиолетовый плащ на левой руке, рассматривая портрет своей матери. Волнистые волосы старого знакомого торчали бы в разные стороны после внезапного пробуждения. Хоть он и знал, что скоро к нему явятся гости, мужчина не смог побороть дремоту. Слушать его голос Императору было также приятно, как и очутиться в таком спокойном тёмном месте. Что было до этого времени он не знал. Да и какая разница, когда душа внутри поёт песни, разливая по невесомому телу высшего приятные импульсы спокойствия? Он никогда не был так расслаблен. Исключением, конечно, были те моменты, которые он проводил с Мари.
Мари…
Император распахнул глаза, словно просыпаясь от кошмара. Он стоял посреди картинной галереи. За окном сияла Луна, прикасаясь своими молочными лучами, как пальцами, ко всему и каждому. Беловолосый мужчина тоже чувствовал эти прикосновения на своих плечах. Они, как хорошая массажистка, разминали уставшие напряжённые мышцы. Даже воздух здесь был другим. Таким лёгким и беззаботным.
Перед ним стоял тот самый мужчина, которому принадлежал монолог. Как и представлял Альвиан, Отакар держал в левой руке фиолетовый плащ. На стене висел портрет Ютты Тюрингской с розой в руке, как олицетворение стойкости и твёрдости характера. Пржемысл унаследовал от матери эти черты, несмотря о мнении общества об обратном. Все считали, что Владислав, отец Отакара, одарил своего сына такими чертами характера.
Всё внутри вздрогнуло при виде погибшего короля Чехии. Альвиан до сих пор винил себя в том, что не смог помочь ему. Как жаль, что он наложил на себя руки до того, как вторая высшая увидела это. Зато он может увидеть его сейчас.
— И я надеюсь, что в последний раз, — шепнул сам себе Император.
— Хороший правитель не может обойтись без жестокости.
Отакар Пржемысл повернулся к своему последнему советнику. Молочный свет мягко обрисовал уставшие черты лица старого короля. Даже сейчас, когда они находились где-то в сознании высшего, он выглядел замученным и постаревшим. Как при их первой встрече. Альвиан не мог спокойно смотреть на своего правителя, благодаря которому сам смог стать Императором и королём. Ведь он мог также, как и Йиржи Унде, агрессивно отреагировать на появление незнакомца с неизвестной силой. Но вместо этого чешский король поставил высшего рядом с собой, как брата. Пусть та ссора из-за Вацлава посеяла сомнение в Отакаре, он всё равно поддержал беловолосого на собрании в Риме. Возможно, жил бы он дольше, всё было бы иначе. Абсолютно всё.
— Если что-то делаешь, не сомневайся в этом, — продолжал озвучивать мысли Пржемысл Отакар, — Даже если это «что-то» вредит другим. Чтобы держаться на вершине горы, приходиться сталкивать других.
— Я не этого хотел, — взгляд высшего погас и устремился в пол, — Я думал, что была бы у меня сила, я бы изменил весь мир. Сделал его лучше. Но вместо этого, мир изменил меня. Из Ангела Чехии в Кровавые Императоры.
— У тебя есть шанс всё изменить, Альвиан.
— Нет больше никакого шанса! Я убил больше тысячи людей! И убью ещё столько же, если они вновь пойдут против меня! — вдруг начал кричать Альвиан, взмахивая руками в сторону короля.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Отакар искренне улыбнулся на такой внезапный эмоциональный взрыв своего настоящего престолонаследника, о котором ничего не осталось в истории.
— Альвиан, Альвиан, — смеялся он, — Несмотря на твои полные семьдесят шесть лет, ты всё такой же юный с юношеским максимализмом и горячей кровью в венах. Прекрасно, что ты смог сохранить это в себе.
Высший успокоился сразу после слов короля. Рядом с ним он действительно чувствовал себя мальчишкой, у которого из опыта только самостоятельное поглощение пищи и умение бегать с палкой в руке. За это было даже в какой-то степени стыдно. Ведь ему действительно уже был восьмой десяток, если считать только те года, когда он жил, а не находился в капсуле.