Мэгги Стивотер - Жестокие игры
Шон
Когда мне было восемь лет, октябрьский ветер как-то раз принес такой шторм, который закружил море водоворотом вокруг Тисби. За несколько дней до того, как начался дождь, тучи теснились на горизонте, а океан выпрыгивал на скалы, жадно стремясь к теплу наших домов. Моя мать вскрикивала и закрывала глаза, когда дранка на крыше выбивала дробь, словно стучащие зубы. Я слышал, как она плакала у окна еще до того, как тучи добрались до острова. Это было до наступления весны, до прихода следующего октября, до того, как поток унес ее на материк, а взамен дал моему отцу Корра.
Когда опустилась тьма, отец открыл дверь и вывел меня из дома в просоленную ночь. Луна была круглой, полной, дерзкой. Пляж, куда пришли мы с отцом, выглядел плоским и похожим на стекло, и во влажном песке отражалась луна. Океан тянулся к нам, тянулся к нам, тянулся к нам, и от этого зрелища у меня болело сердце.
Отец подвел меня к расщелине в утесе. Нам пришлось карабкаться через огромные камни, чтобы добраться до ее конца, до самой глуби пустоты в утесе, куда много лет назад яростное море выбросило одинокую белую раковину и кость человеческой ноги. Здесь было темно, и луна не могла нас видеть, хотя мы видели ее. Пляж раскинулся внизу под нами.
Я не помню, чтобы отец велел мне вести себя потише, но я молчал и старался не издавать ни звука. Луна ползла по небу, прилив медленно поднимался все выше. Прибой был безумно бурным и пенистым.
Они вышли вместе с высокой водой. Луна освещала длинные линии пены, когда волны набегали, и набегали, и набегали на берег, а когда они наконец разбивались о песок, кабилл-ушти выходили на берег вместе с ними, слегка спотыкаясь. Лошади энергично встряхивали головами, чтобы избавиться от соленой воды. Когда они начали выходить из океана, отец стиснул мою руку так, что у него побелели костяшки пальцев.
— Замри, — только и сказал он мне..
Но я и так уже застыл, как камень.
Кабилл-ушти катались по песку, затевали мелкие стычки между собой и взбрыкивали, отряхивая морскую пену с грив и воду Атлантики с копыт. Они громко кричали, обращаясь к тем, кто еще оставался в воде, — это был высокий вой, от которого у меня волосы вставали дыбом, а по коже ползли мурашки. Они были стремительны и опасны, дики и прекрасны. Эти лошади были огромны, в них соединились океан и наш остров, и именно тогда я полюбил их.
И вот сейчас, под темно-синим небом, мы с Пак вели моего жеребца на утесы. Выражение лица Пак было упрямым и бескомпромиссным, девушка была полна отваги, как маленькая лодочка в неспокойном океане. А над нами висела все та же полная луна, освещающая океан, — та же, что и многие годы назад.
Я помню руку отца, крепко сжимающую мое предплечье. «Замри».
Пак стоит рядом с Корром, глядя на него снизу вверх.
Мне хочется, чтобы она полюбила его.
Глава сорок седьмая
Пак
Мы уже на утесах, и красный жеребец непрерывно двигается. Его ноздри раздуваются, ловя морской ветер, тот ветер, что вздымает надо лбом мои волосы. Когда я была куда как моложе и скакала на Дав по загону без седла и уздечки, я пользовалась оградой или каким-нибудь камнем, чтобы забраться к ней на спину. И сегодня, когда я рядом с Корром, все выглядит примерно так же, только выход породы, возле которого мы стоим, гораздо выше, чем те камни, с помощью которых я запрыгивала на Дав. Шон подводит Корра к нужному месту и говорит:
— Спокойнее он не будет.
Мое сердце уже несется галопом и подпрыгивает. Я просто поверить не могу, что действительно собираюсь сесть на кабилл-ушти. И не просто на водяного коня, а на того, чье имя стоит в самом начале списка на доске в лавке мясника. На того самого, который вчера утром разодрал горло Дэвиду Принсу. Я хватаюсь за гриву Корра, который непрерывно пританцовывает на месте, и стараюсь не дать ему стащить меня с камня. И наконец забрасываю себя ему на спину, держась за гриву обеими руками, как малое дитя.
— Я сейчас передам тебе поводья, — говорит Шон. — Мне понадобятся обе руки, чтобы удержать его, пока я сам на него сяду, или тебе придется самой с ним справляться. Могу я тебе доверить подержать его?
То, как Шон это произносит, заставляет меня осознать, насколько сильно он сейчас рискует, посадив меня на своего водяного коня, передавая мне поводья.
— А его вообще кто-то может удержать, кроме тебя?
Лицо Шона ничуть не меняется.
— Никаких других здесь нет. Есть только ты.
Я нервно сглатываю.
— Я смогу его удержать.
Шон ногой чертит на земле перед Корром полукруг и плюет в него. А потом быстро перекидывает поводья через его голову и отдает их мне. Если бы я никогда прежде не видела Корра и не прикасалась к нему, то именно в этот момент могла бы осознать, насколько он велик и как он не похож на Дав. Сжимая в руках поводья, я ощущаю его могучую силу. Это нечто вроде паутины, способной поймать большой корабль. Корр осторожно проверяет, крепко ли я держу поводья, а я отвечаю ему, натягивая их. Но мне не хочется, чтобы он устроил более основательную проверку.
Шон быстро вскакивает на спину красного коня позади меня, и меня ошеломляет его внезапная близость, моей спине становится тепло от его груди, оттого, что его бедра прижимаются к моим…
Я оборачиваюсь, чтобы задать вопрос, и Шон резко отдергивает голову, избегая столкновения.
Я восклицаю:
— Ох, извини…
— Справляешься с поводьями?
В лунном свете Шон Кендрик выглядит как черно-белый рисунок, а его глаза скрываются в тенях под бровями.
Я киваю. Но Корр не желает двигаться вперед; он упорно пятится, встряхивая головой. Когда я его понукаю, он немного приподнимает над землей передние ноги. Не встает пока на дыбы, но предостерегает меня. Шон что- то говорит, но его слова уносит ветром.
— Что? — переспрашиваю я.
— Мой круг! — говорит Кендрик прямо мне в ухо, и я чувствую его теплое дыхание. Я сильно вздрагиваю, хотя ветер ничуть не холоднее, чем прежде. — Он не захочет переступить через него. Давай в обход.
Как только мы огибаем полукруг, Корр становится похож на птицу во время бури. Я не могу толком сказать, то ли он идет, то ли припустил рысью, — мы просто двигаемся, и любое направление кажется возможным. Когда Корр дергается в сторону, я прижимаю ноги к его бокам, чтобы выровнять ход, а руки Шона тут же обхватывают меня, чтобы дотянуться до его гривы.
Я понимаю, что Шон это делает только затем, чтобы самому не потерять равновесие, но вдруг ощущаю себя куда более устойчиво, надежно. Я поворачиваю голову, и Шон снова откидывается назад, давая мне пространство. Но я уже не помню, что собиралась сказать.
