Лунная Заводь (ЛП) - Эндрюс Илона
Рука Эмбелис резко дернулась, и она затащила в рот извивающегося жука, с явным удовольствием раздавив его.
— Кроме того, она очень опытна. И в отличие от Лаверна, я нахожу, что быть разрезанным вспышкой болезненно.
— Лаверн мертв. — Вур пожал плечами, и еще два перышка полетели к спутанным корням кипариса
— Именно об этом я и говорю. — Она отстранилась, уселась на ветку, обхватив ногами ствол, и прислонилась головой к коре.
— Значит, будем ждать?
— Да, ждать.
Из-за деревьев к сараю подбежал огромный черный волк.
Эмбелис зашипела.
Волк стал оборачиваться. Его тело извивалось, кости и мышцы скручивались, как кусок темной ткани. Мех линял, тая в воздухе, пока падал. Руки и ноги вытянулись, сотрясаемые конвульсиями, и обнаженный человек поднялся с земли. Он встряхнулся, и на мгновение Вур увидел его лицо и карие глаза, все еще светящиеся.
Уильям-волк.
Мужчина проскользнул в сарай.
Вур сидел окаменев, боясь пошевелиться.
Уильям-волк. Уильям-убийца. Зверь-перевертыш, который охотится на агентов «Руки». Единственный человек, который устоял против Паука и выжил.
Страх медленно таял. Волк был всего лишь еще одним человеком. Просто человеком.
— Мы должны предупредить Паука, — прошептала Эмбелис. — Он должен знать.
— Ты иди. Я останусь.
— Ты с ума сошел?
— Я могу парить. Он не может, я присмотрю за ним. Иди.
— Как хочешь.
Она повернулась, высвобождаясь из ствола, и соскользнула вниз, быстро двигаясь по лесной подстилке.
Вур собрался с мыслями, прикидывая. Уильям был просто мужчиной, мужчиной, который встречался с девушкой ради секса. После этого он будет пресыщен и неряшлив, а яд на когтях Вура был очень сильным. Если он точно рассчитает время… голова Уильяма-волка будет умолять оставить его в живых.
УИЛЬЯМ заглянул в маленькое окошко. Склад был только что подметен. Пучки сушеных трав свисали со стропил, наполняя воздух горьким ароматом. Он мельком увидел темные волосы Серизы, когда она поднималась по лестнице на второй этаж.
Он попятился, разбежался и прыгнул, вскарабкавшись по стене на крышу. Маленькое чердачное окошко было открыто. Внутри Сериза развернула одеяло на куче сена. Он нырнул в окно и вскочил на ноги.
Сериза застыла с одеялом в руках. Ее бледная рубашка обтягивала грудь. Ее длинные темные волосы рассыпались блестящей волной. Ее темные глаза, обрамленные бахромой длинных ресниц, расширились.
— Ты голый!
Такая красивая. Она должна стать моей.
Он затянул дикую сущность внутрь. Нет. Пока рано. У него был только один шанс.
Уильям обошел ее по кругу, выслеживая, пробуя ее запах, наблюдая, как она наблюдает за ним.
— Тебе нравится то, что ты видишь?
Она наклонила голову, рассыпав длинные волосы по груди. Сериза медленно перевела взгляд с его лица вниз до пальцев ног. Она сделала глубокий вдох.
— Да.
Уильям остановился и скрестил руки на груди.
— Нам нужно поговорить.
Сериза поколебалась секунду и села на сено.
— Ладно.
Он прислонился к стене.
— Я родился в Адрианглии. Я родился щенком. Это признак сильного перевертыша.
Она поморщилась.
Он должен был продолжить.
— На следующий день мать отдала меня Адрианглийскому правительству. Меня отправили в специальный приют для таких детей, как я. Первые две недели моей жизни я был слеп и беспомощен, и они не думали, что я выживу. Я выжил, а когда мне исполнилось три года, меня перевели в Академию Хоука.
Она сидела, накинув на колени одеяло, и смотрела на него большими глазами. Он почти ожидал, что она с криком убежит.
— С того времени, как мне исполнилось три года до шестнадцати лет, я жил в одной комнате. Это была голая камера с металлической двухъярусной кроватью, приваренной к полу, и решетками на окнах. Я делил ее с другим ребенком. Мне разрешили три смены одежды, расческу, зубную щетку и полотенце. У нас не было игрушек, и чтение, кроме школьных занятий, было запрещено. Моя жизнь состояла из упражнений, боевых тренировок и учебы. Что было то было.
Он остановился и посмотрел на нее, чтобы убедиться, что она поняла, боясь, что он увидит жалость. Он ничего не увидел. Он не мог читать ее мысли, не мог понять, о чем она думает. Она просто сидела очень тихо и смотрела на него.
— Тебе не обязательно стоять там, — сказала Сериза успокаивающим тоном. — Ты можешь сесть рядом со мной.
Уильям покачал головой. Если он сядет рядом с ней, все будет кончено.
— Я мечтал, что придут мои родители и вытащат меня оттуда. Когда мне исполнилось двенадцать, я ворвался в кабинет, нашел свою папку и понял, что глубоко ошибался. Я никому не был нужен. Никто не придет, чтобы спасти меня. Я был сам по себе. Поэтому я делал все, что было в моих силах. Когда я терпел неудачу, меня высекали и наказывали изоляцией. Когда я преуспевал, меня выпускали на некоторое время на свободу.
— Когда мне было тринадцать, я убил своего первого противника. Когда мне исполнилось шестнадцать, я окончил обучение в Академии Хоука, и подпись на моих дипломных работах служила зачислением в Красный Легион. У меня не было выбора относительно вступления, но если бы он был, я бы все равно выбрал военную службу. Я убийца.
Он устал от разговоров, но ему нужно было выговориться. Воспоминания давили на него, как тяжелый груз, который он не мог сбросить.
— Я рассказывал, что меня отдали под трибунал. У меня ничего нет, Сериза. Ни земли, ни денег, ни статуса, ни чести. Я ненормальный. Быть перевертышем — это не болезнь. Мне никогда не станет лучше. Я всегда буду в дерьме, а мои дети, скорее всего, будут щенками. Ты должна сказать мне, действительно ли ты этого хочешь. Меня с тобой. Я должен знать. Никаких игр, никаких намеков, никакого флирта. Потому что если ты делаешь это для того, чтобы завтра я сражался за твою семью, не волнуйся. Я все равно это сделаю. Даже если ты не хочешь меня, я все равно буду драться, а потом уйду, и ты больше никогда обо мне не услышишь.
Уильям остановился. Он сражался в сотнях стычек, он делал вещи, которые не сделал бы ни один нормальный человек, но он никогда не помнил, чтобы чувствовал такую пустоту по окончании.
Сериза открыла рот.
Если она скажет ему уйти, ему придется уйти. Он сказал, что сделает это, и ему придется это сделать.
— Я люблю тебя, — сказала она ему.
Слова повисли в воздухе между ними.
Она ответила «да». Она любила его.
Цепь, которую он надел на себя, разлетелась вдребезги. Он бросился к ней, обнял, откинул волосы с ее шеи и поцеловал, подняв с пола. Ее руки ласкали его лицо.
— Ты должна была сказать «нет», — прорычал он. — Теперь уже слишком поздно.
— Мне все равно, глупый ты мужчина, — выдохнула она. — Я люблю тебя и хочу, чтобы ты любил меня в ответ.
Она принадлежала ему. Его женщина, его пара. Он поцеловал ее, страстно желая ощутить ее вкус, и она ответила ему быстрым, лихорадочным поцелуем, словно не могла насытиться.
Моя.
Он зарылся лицом ей в шею, вдыхая запах ее шелковистых волос, облизывая гладкую кожу. Она была на вкус как медовое вино, сладкая и пьянящая на его языке, и она опьяняла его.
— Я хочу, чтобы ты остался со мной, — сказала она ему. — Я хочу, чтобы ты остался со мной навсегда.
Какая-то часть его отказывалась в это верить. Ему не должно было так повести. Судьба не награждала его, она пинала его и сбила с ног, раздавив каблуком. Его охватил ужасный страх, что Сериза каким-то образом исчезнет, растворится в воздухе или умрет в его объятиях, и тогда он окажется в своем доме, проснувшийся, одинокий и сломленный, потому что она была всего лишь желанным сном.
— Ты сделаешь это, Уильям? Ты останешься со мной?
Он прижал ее к себе, чтобы она не исчезла.
— Да.
Она гладила его спину, ее тонкие пальцы обводили контуры его мышц, успокаивая, приглашая его. Она поцеловала его в губы, прижимаясь мягкими губами к его губам. Она просунула розовый язычок и лизнула его, поглаживая снова и снова. Он крепко поцеловал ее, пытаясь заглушить назойливые предупреждения в своей голове, и опустил их на сено. Она извивалась под ним, теплая, гибкая и податливая.
